Встречи на полях

– Цитата, да! – перебиваю я. – Он практически выдал фразу Камю за свою: «Но раз хочешь быть счастливым, ты не можешь чересчур заботиться о других»[28]. Я так всем и сказала!

Уилл молчит. Потом, немного поменяв положение тела, внимательно смотрит на меня.

– Что ты всем сказала?

У него такой вкрадчивый тон, что я почти уверена, что допустила ошибку. Я осторожно отвечаю:

– Просто, что… мне показалось опасным нарушением авторских прав использовать сюжет, темы и даже название «Падения». Что бы там Том ни говорил, спустить ему с рук даже намек на то, что он украл цитату Камю и заменил некоторые слова хорошо подобранными синонимами…

– …было абсолютно безрассудно, – заканчивает Уильям. – Правда. И никто с тобой не согласился?

Я пожимаю плечами. Мне кажется, будет неразумно посвящать его в то, как Жизель почти открытым текстом сказала мне, что на совещаниях я ребенок – меня должно быть видно, но не слышно.

– Я же всего лишь младший редактор.

Морщина на лбу Уильяма углубляется. Он отвечает не сразу, но у него такой тон, будто он уже все решил.

– Ясно. Что ж, я привык к тому, что всех выслушивают. Видимо, сотрудникам «Пеннингтона» нужно об этом напомнить.

Мы надолго замолкаем.

Что тут скажешь?

Проходит несколько секунд, я вращаю бокал на стойке, наблюдая, как на покрытии из полиуретана собирается конденсат, и думаю, о чем бы поговорить дальше. Наконец сдаюсь и завожу разговор на тему, которая первой приходит мне в голову:

– В любом случае я надеюсь, что ты доволен переездом из Нью-Йорка. Наверняка тебе есть по чему скучать, но хочется думать, что эти перемены только к лучшему.

– Спасибо, да. – Уильям умолкает, и я вижу, как его взгляд омрачается. – Я много по чему скучаю, но в то же время верю, что многое здесь обрету.

Что это значит? Он имеет в виду не только работу? У него осталась там девушка, с которой он давно расстался? Или он хочет к кому-то вернуться?

Разумеется, он оставил в Нью-Йорке всю свою жизнь. У него наверняка была куча близких друзей и, хотя мне не хочется это признавать, множество сногсшибательных девушек. Это же Нью-Йорк. Там выращивают красивых людей.

Как бы то ни было, это не мое дело. И, что важнее всего, он мой босс. Он утонченный. Изысканный. Настоящий мужчина. У него взрослая жизнь, и его уж точно не интересует девушка, которая не может привести свои дела в порядок и съехать от сестры.

Самое главное – напоминать себе, что все это не имеет значения и мне плевать.

Наконец к нам подходит бармен, и Уилл указывает на наши бокалы.

– Я заплачу.

– Ой, не надо, – тут же говорю я и начинаю рыться в заднем кармане. – Я так не могу.

– За счет компании, – возражает он и достает блестящую серебристую карточку. – Прими наши извинения за чертовски неприятный вечер.

Секунду я размышляю, серьезно ли он пытается принести извинения за такого ужасного автора от лица издательства коктейлем за двенадцать долларов. Но потом вижу его имя на дебетовой карточке и замечаю искорку в его арктических глазах.

– Извинения приняты, – говорю я и с улыбкой встаю со стула. – Мы начнем с чистого листа.

Мне на ум приходит еще один вопрос, и, прежде чем хромать на выход, я хватаюсь за удачный момент. Сейчас самое время выяснить, что́ он знает. Если я правильно сформулирую вопрос, то ничем не выдам себя.

– И… насчет той рукописи, которую я уронила на совещании. – Я барабаню пальцами по барной стойке. – Мне жаль, и…

Уильям меня останавливает:

– Не волнуйся об этом, Саванна. Это легко может произойти, когда работаешь с таким количеством бумаги. Но в следующий раз лучше сшей листы вместе или… просто никому их не показывай.

Он улыбается еще шире.

– В конце концов, не все в «Пеннингтоне» ценят такую… увлекательную прозу, как мы с тобой.

Спустя полчаса я вставляю ключ в замок, все еще немного удивляясь тому, как все прошло. Я вспоминаю выражение лица Тома, когда Уилл убрал его руки с моих и вмешался. То, каким авторитетным тоном Уилл объявил, что теперь будет его редактором. То, как он оправдал мою оплошность с рукописью без дальнейших расспросов.

Это было бесценно.

Все это.

Бесценно.

Вспоминая, я гадаю, какие мысли так явно одолевали его большую часть времени. И по кому именно он скучает в Нью-Йорке?

Но потом я открываю дверь, и меня занимает более важная мысль, от которой я не смогу избавиться еще месяц с лишним: сорок четыре дня. Опять уже почти полночь, но это меня не остановит.

Я захожу в гостиную, где меня встречает жужжание велотренажера. Оливия, которая как раз переворачивает страницу книги, останавливается, когда замечает меня, и спрашивает:

– Сколько?

Никакого «привет».

Я снимаю с разболевшегося плеча сумку с ноутбуком и устало смотрю на часы.

– Девятнадцать тысяч. И привет.

– Девятнадцать, – выдыхает Оливия так, будто сейчас расплачется от гордости. – Отличная работа, Савви. Чем ты сегодня занималась? Просто повторяй то же самое каждый день целый месяц, и все будет прекрасно.