У меня все сжимается в груди, но я продолжаю:
Закончив писать, я откидываюсь в кресле и смотрю на свои слова. Они звучат слишком страстно. Слишком эмоционально.
Слишком… неадекватно.
А с чего все началось-то?
Со сцены. Простой небольшой сцены. Я долго обдумываю, не скомкать ли мне эту страницу и не выбросить ли ее в мусорку, а потом больше никогда о ней не упоминать. Но я этого не делаю.
Я оставляю написанное.
Потому что… ну… это настоящая я.
Так что, если я надеюсь на дальнейшее общение с ним за полями моей рукописи, то он должен увидеть настоящую меня, со всеми недостатками.
Я бросаю ручку, заставляю себя перестать думать и сомневаться и выхожу за дверь.
Вернувшись днем, я обнаруживаю, что он еще не ответил.
Но в конце дня я нахожу его комментарий.
Глава 16
Извини. Я говорил с иронией, но на бумаге ты это не считала. Как бы то ни было, ты более чем выполнила свои задачи в этой истории. Я тобой горжусь.
Возвращаясь к сцене, если ты хочешь, чтобы в ней был поцелуй, то они должны целоваться как нормальные люди. Ты никогда не задумывалась о том, что… не любишь описывать поцелуи, потому что тебя саму никогда хорошо не целовали?
Я таращусь на эти слова. Он посмотрел на мой пылкий монолог, вежливо погладил меня по голове и велел идти поиграть, пока взрослые занимаются делами. В данном случае дела – это обсуждение моих жалких навыков написания сцен с поцелуями. Которое переросло в неожиданно болезненный и личный разговор о моих отношениях и умении целоваться.
«Ладно, – пишу я. – Раз уж сегодня мы говорим о моих романтических похождениях, то нет. Мой бывший был первым и последним человеком, с которым я целовалась, и, если быть предельно откровенной, то я всегда думала, что стирка вещей – более полезное времяпрепровождение. Вот. Возможно, раз ты настолько хорошо целуешься, то тебе следует написать эту сцену вместо меня».