Вступление

   - Будешь без мыслей, сделаешь больше, чем человек. Это лишь ступень, мастер. Дай телу работу, которой оно не знало раньше. Не связывай его проговоренными словами. Дальше будут ступени еще... Если хочешь летать.

   - Хочу.

   - Тогда смотри! Что видишь?

   Повинуясь пальцам на затылке, он поворачивал голову:

   - Море. Волны одна за другой. Сверкают. Скала. Серая в желтое, а внизу уже вся в темноте. Там такая вода в бухте, Ноа, зеленая и бешеная совсем. ...Трава на верхах. Пятнами.

   - Ты глуп. Сколько моря ты видишь?

   - До горизонта.

   Соскользнув с колен, она подошла к округлому склону. Ветер ухватился за волосы, бросил их над капюшоном, заполоскал, путая. Охлопывал быстрыми руками подол длинного одеяния, рисуя бедро. Оглянулась и закричала ему, смеясь:

  - Смотри внутрь, где ходят рыбы и медузы! И вверх, где летит птица, она еще над тем местом, что сейчас зовется Индией. Слышишь ее? Как она опирается крыльями на ветер, слышишь? Их всех! Смотри, глупый, порви то, что мешает, пусти в себя всё! Видишь корабли, которые шли, и - в берег деревянным носом, а песок скрипел и пахло дымом, потому что для них, тех, кто греб и ставил паруса, разжигали костры на месте маячной башни? Песок. Он забивается в сандалии, а у плеча натирает панцирь, потому что помяли его, после драки в кабаке, еще на том берегу? После девок и вина. Ведь перед тем бился, был ранен, потому можно - и девок, и вина вволю. А тут ждет жена и маленький сын.

  Оглянись, поставь уши, как делает зверь, насторожи нос! Смотри на море. А спиной слушай степь. Там - другие. Их кони до сих пор бьют копытами в землю так, что она гудит и будет звенеть до конца времен, пока есть эта трава и ветер!

  Голос ее поднимался вместе с ветром, становился громче и ниже, рокотал зимним прибоем и бил по барабанным перепонкам, так что Витьку качнуло и закружилась гудящая голова.

   Наклонившись, вцепился руками в края камня. Задыхался.

   - Убей рамки, в которые взят. Увидь все! И когда оно хлынет в тебя, как вино из распоротого меха, сними! Не море, не степь с камнями. Сними то, что впустил в себя!

   Он встал, навстречу ветру. Мир вливался в него мощным голосом Ноа, не человеческим и не змеиным, безжалостно, больно, и казалось, тело не выдержит, кости сомнутся, протыкая кожу, и, лопнув, она разнесется клочьями. Но через боль приходила радость. Быть частью всего. Не только того, что видит глаз, но частью времени и бесконечности. Заорал в густой голос ветра, запрокидывая голову:

   - Да!

   Засмеялся хрипло, прижимая руками будто действительно ломающиеся ребра. Ноа дернула его за локоть:

   - Снимай теперь...

   Села на камень, поджав босые ноги и, обняв колени, смотрела, как он движется по вершине, вскидывая руку с камерой, нагибается, садится на корточки, падает на колени. Следила за танцем Дара. Улыбалась в объектив. Повинуясь жестам, становилась на цыпочки, вытягивалась и, поднимая черные пряди, балансировала на камне. Раскидывала руки или просто стояла на краю вершины, пока он, приближаясь и отходя, танцевал вокруг, и губы его были закушены - забыл обо всем. Снимал.

   Через полчаса снова сидел, покачивал девушку на коленях и слушал, как утихает внутри мелкая дрожь. Было мягко и обессиленно. Ноа прижималась к груди и заходящее солнце золотило черные волосы на ее затылке.

   - Полетал? - спросила, дыша ему в шею.

   - Да-а-а... Спасибо тебе, моя Ноа.

   - Нет. Сам.

   Голова ее вынырнула из куртки. Упираясь ладонями в грудь, смотрела серьезно, близко-близко, чуть сведя к переносице темные глаза:

   - Летаешь - сам. И меня берешь с собой. Я не летаю, мастер.

   - Как же? Ведь только, помнишь? Ты пришла и я смог полететь!

   - Да, так. Но поверь.

   Ветер ударил Витьку в лицо, залепляя глаза прядями ее волос. Она собрала их рукой, отвела, туго стягивая.

   - Будешь снимать, помни, как было сегодня.

   Скользнула ниже, прячась под куртку. Ветер становился злее, дергал холодом по шекам и шее и Витька запахнул куртку поверх струящегося тела. Когда змея улеглась, прилипла, срастаясь с кожей, поправил свитер, застегнул длинную молнию.

   Ветер принес снизу, от проволочных изгородей маленький Ларисин крик:

   - Эй! Ужин стынет!

  Пошел по склону, думая о купленных с Васькой конфетах, голодный.

Утром, затемно, когда весь мир еще спал, Витька в кухне глотал кофе и прислушивался. Лариса, разбудив, ушла снова в комнату, сказала только:

   - Выйдешь, крючок накинь, чтоб собаки не забегали да куры. Иваныч подъедет, услышишь.

   И теперь он ждал, когда зарычит мотор. Сидел в старых джинсах и двое носков натянул, зашнуровал кроссовки. Свитер и куртку положил рядом, чтоб не вспотеть. Когда-то дед брал его в море, тоже к сетям, но ругался, потому что работа мужская и некогда в байде возиться с десятилетним мальчишкой.

   - Твое пацанское дело - самолов настропалить и бычков таскать, вона, мать ухи наварит, - говорил, называя бабушку "мать", как положено и привычно.

   Но самолов что, это ведь все могут, а выйти в море, по-настоящему...