Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Эти соображения на первый взгляд могут показаться несовместимы с тем отрицательным отношением, которое правое меньшинство занимало к левым партиям, избирательному закону и вообще составу 2-й Думы. Я этого отношения не отрицаю. Но оно долго не мешало правому меньшинству ни Думу беречь, ни даже Думу спасать. Чтобы понять эту тактику правого меньшинства, полезно отметить, что в известный момент эта тактика переменилась и правые не только перестали Думу поддерживать, но ее сами стали взрывать. Я показывал, как это явно обнаружилось в вопросе о постановке на повестку «амнистии». Мы тогда только поймем тактику правых, когда нам будет ясна причина ее перелома. Его можно без труда проследить: он произошел во второй половине мая, после заседания 17 мая, когда кадетскими голосами было сорвано предложение правых об обсуждении террора. Значение этого вопроса нельзя недооценивать. Либеральная общественность того времени считала этот вопрос самой подлинной и злостной провокацией правых. «Предложение об осуждении террора было внесено с вполне сознательным расчетом – погубить Думу», – писал Милюков 15 мая 1907 года. Ввиду того значения, которое ему придавали и которое оно, несомненно, имело, на этом вопросе стоит остановиться особо.

Глава XIV Вопрос об осуждении террора

У этого вопроса история длинная. В первый раз он был поставлен еще до Думы, на земском съезде ноября 1905 года. Тогда уже была возвещена конституция и либерализму, который до этого воевал в одном лагере с революционерами, был поставлен вопрос: как он относится теперь к революционному террору? Вопрос поставило не правительство и не «правые»; он вышел из среды самого либерального земского съезда. Для постановки его был достаточный повод. Тогда по России проходила волна анархии и самоуправства; были погромы евреев, интеллигенции и помещиков. На съезде поднималось много вопросов, которые были связаны с этими явлениями, и об ответственности администраторов, которые их допускали, и об амнистии самим погромщикам, и т. д. Левая часть съезда проводила тогда демаркационную линию между насилием «допустимым» и «недопустимым». Так, Е. де Роберти предложил политической амнистии не распространять на громил, но в успокоение левых, которые в его предложении усмотрели тотчас «классовый» характер, сказал такие характерные слова: «Я вовсе не думал о дворянских усадьбах: нашим усадьбам угрожает ничтожная опасность; если сгорело 5—20 усадеб, то это никакого значения не имеет. Я имею в виду массу усадеб и домов еврейских, сожженных и разграбленных черною сотней».

Не то важно, что это мог публично сказать либеральный Е. де Роберти, имевший репутацию ученого и умного человека: lapsus linguae[81] бывает co всяким; характернее, что это было без комментариев напечатано в «Праве». Это не стенограмма, из которой «слова не выкинешь»; отчеты о заседаниях печатались в «Праве» не без партийной цензуры. И если оно это напечатало, то, очевидно, и само «Право», и его читателей подобное заявление не шокировало. Можно ли тогда удивляться, что когда речь зашла об отмене смертной казни, то на том же съезде А.П. Гучков предложил одновременно с этим «осудить всякие насилия и убийства как средство политической борьбы»? Не следовало ли земскому съезду, представителю русского либерализма, предполагаемой опоре «правового порядка» в России, отмежеваться от тех, кто считал насилие и убийство допустимым приемом и погромы помещиков «не имевшими никакого значения»? Но тогдашнее настроение съезда, которым руководили кадеты, не допускало «осуждения Революции». Сам Муромцев, председатель съезда, пытался спрятаться за чисто формальный отвод; он заявил, что предложение Гучкова выходит за пределы компетенции съезда. В таком виде в первый раз прошел этот вопрос; господству и авторитету «права» наносился удар его же служителями.