Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

«Мы в комиссию пришли, – говорил он, – без всяких директив от Гос. думы, а только с директивами фракции. Аграрная комиссия работы свои начала, худо ли, хорошо ли, но она их ведет. Как можете вы врываться в работы этой комиссии и их прерывать? Ведь общей формулы, которая объединила бы большинство в Гос. думе, в настоящее время вынести невозможно. Есть только общие слова, которые можно было бы вынести за скобку, но слова имеют весьма различное значение. Как член аграрной комиссии и как член Гос. думы, я протестую против принятия формулы».

Это было справедливо. Но были правы и те, которые именно в этом ему возражали. Этот парадокс был прямым последствием бессмысленности «прений по направлению». Ширский обвинял Кизеветтера, что он хочет «прервать, вернее сорвать голосование и оставить комиссию без директив. Страна не услышит авторитетного голоса самой Гос. думы и т. д.». Березин возражал специально Булгакову. «Как член аграрной комиссии», он находил, что «никогда не чувствовал при работах в аграрной комиссии такой настоятельной потребности иметь какие-либо руководящие указания для работ, как в настоящее время».

И неверно, будто общего мнения у Думы сейчас не имеется:

«Я утверждаю, что да; принцип принудительного отчуждения должен быть признан, а законы, изданные в междудумский период, большинства не удовлетворяют…

…Самый вопрос о том принципе принудительного отчуждения, который признан большинством, если не ошибаюсь, 45 голосов против 15 – подлежит ли он еще оспариванию или нет? И вот, нам в аграрной комиссии, члены партии правых говорят: «по этому вопросу вам Дума еще не дала никаких указаний». Я, как член аграрной комиссии, и другие члены трудовой группы в этой комиссии, просим Государственную думу дать нам ясный и краткий ответ – верно ли мы поняли настроение большинства Думы или нет?»

Он в этом был, конечно, прав. Это было результатом, во-первых, «прений по направлению», которыми, вопреки здравому смыслу, Дума якобы помогала комиссии, и, во-вторых, нарушения ст. 56 Ул. Гос. думы, то есть сдачи законопроекта в комиссию без одобрения его основных положений. Но это не могло быть причиной, чтобы такой результат еще усугублять новой и худшей нелепостью. С точки же зрения нас, сторонников компромисса, было необходимо комиссию оставить совершенно свободной. В этом была ставка нашего спора. По формуле перехода, которая имела бы такое принципиальное значение, левые партии потребовали поименного голосования. Это показывает, какое значение они ей придавали и какое употребление из нее они после бы сделали. Но они по неопытности допустили оплошность. При обсуждении «предварительного вопроса» требование поименного голосования для него заявлено своевременно не было. Оно было заявлено только для «самих формул перехода». На это справедливо указал председатель. Предварительный вопрос и был принят большинством 238 голосов против 191. А тогда все формулы отпали, и их голосовать не пришлось.

Это было нашей победой. По существу Березин был прав. В Думе за принудительное отчуждение было несомненное большинство. Кадеты себя с ним связали и против него голосовать не смогли бы. Ведь в том самом заседании, 26 мая, в котором они сняли все формулы, и Кизеветтер и Кутлер все-таки одинаково заявили, что от принципа принудительного отчуждения они не отказываются. Но с тех пор, как и Столыпин сам признал его «допустимость» в известных пределах, открылась возможность перехода к постатейному чтению и дальнейшего спора о границах применения «отчуждения», уже в рамках законов Столыпина. Такой спор о пределах был бы делом будущего: пока же надлежало только не бросать перчатки правительству. 26 мая кадеты этого и добились. Их определившееся большинство – 238 голосов – могло сохраниться и для перехода к постатейному чтению. И потому мы могли заключить, что со стороны аграрного вопроса непосредственная опасность для Думы была устранена.

Оставался последний опасный подводный камень – «амнистия», который Думе подложили соединенные усилия левых и правых. 27 мая и он был счастливо избегнут. Дума перешла к обсуждению «местного суда». Существование ее казалось теперь обеспеченным, по крайней мере на известное время. Мы, наконец, перешли к серьезному делу, которое одинаково интересовало и Думу, и страну, и правительство. Это было настоящее испытание Думы и ее годности.