Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Если Дума рассчитывала в этом плане на поддержку Сената, она не могла идти к этой цели, нарушая формальные правила и, по существу, решая вопросы, которые на повестку дня не ставились и о которых, вопреки закону, министры не извещались. Принятие таких постановлений было бы только демонстрацией бессилия Думы; через десять лет эти партии Думы в единственном заседании Учредительного собрания могли увидеть пользу и смысл подобных приемов.

Эти предложения левых даже не голосовались. Головин их не допустил своей властью, как запрещенные Наказом. Кадетские ораторы настаивали, чтобы Дума оставалась на почве закона; о Выборгском завете 1-й Думы – «пассивном сопротивлении» – никто и не вспомнил. Кадеты афишировали свою лояльность и принимали участие в прениях «о местном суде». Но и с лояльностью было «опоздано». Если бы так вела себя 1-я Дума, все пошло бы иначе. Но тогда, когда подобное поведение могло быть спасительно, его не хотели кадеты. Они предпочли беззаконие. Теперь же, возражая против неконституционных путей, они оказывались в одном лагере и с меньшинством, и с правительством. Как видно из протоколов их фракции, напечатанных в «Красном архиве» (том VI, с. 63), они принципиально готовы были согласиться даже на выдачу тех соц. – демократов, вина которых будет доказана. Но они заняли такую определенную линию, когда для нее было поздно; более того, они поэтому ее и заняли, что с ней было «поздно». Когда войну ведут «до конца», на мир всегда соглашается только тот, кто начинает предчувствовать свое поражение; во время удачи он на него не идет. Теперь кадеты, кроме честного исполнения конституции, ничего не требовали, именно потому, что были только за несколько часов перед роспуском. А еще недавно от разговоров со Столыпиным они «уклонялись», находили, что Дума с ним работать не может, и отвергали возможность правого блока. Так всегда бывает при войнах. Несчастье наше было именно в том, что и после 17 октября, вопреки конституции, между властью и общественностью продолжалась война[98].

Заседание 2 июня длилось недолго. К концу его Кизеветтер, председатель комиссии, занимавшейся делом соц, – демократов, пришел доложить, что комиссия работы своей не окончила, и просил продлить ей срок до понедельника. Предложение было принято Думой. Назначение вечернего заседания было отклонено большинством 201 голоса против 157, и заседание закрыто в 6 часов вечера. Больше этой Думе собраться уже не пришлось.

Но пока это происходило, у всех на глазах, не прекращались закулисные попытки повлиять на Столыпина. О тех из них, о которых я знаю лишь с чужих слов, говорить я не буду. Но было понятно, что мы сами, те четыре кадета, которые находились со Столыпиным в каком-то контакте, хотели от него узнать непосредственно, что же случилось. Почему в нем произошла такая перемена? Нельзя было не сделать попытки его повидать. Мы поручили Челнокову это устроить. Столыпин просил нас, четверых, приехать в Елагин дворец, в 11 часов 30 мин вечера. Это было в глубоком секрете. Партии друг за другом следили. Я незаметно в назначенный час вышел из Комиссии о социал-демократах, чтобы ехать к Столыпину.

Об этом нашем ночном визите к Столыпину было пролито тогда много чернил. Никто точно не знал, что там произошло. Те, кто делали из нас «козлов отпущения», предпочли «намекать», что мы что-то скрываем, и сами сочиняли то, что им нравилось. Близкое к истине изложение я нашел только в книге М.Л. Мандельштама – 1905 года, – вышедшей в Москве в 1931 году; он пишет, что его передал с моих слов. Но в 31-м году от этого происшествия прошло 20 лет с лишком, и он много забыл и перепутал, начиная с имен и даже числа самих участников этой поездки. Наконец, все, что я мог ему рассказать, он и тогда воспринял тенденциозно, т. е. по-своему. Все это отразилось на его передаче. Теперь дело прошлое. Расскажу все, что было, пока трое из нас еще живы и даже в Париже[99].