Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Но тут неожиданно и подкралась развязка. 1 июня должны были продолжаться начатые накануне прения о местном суде. Нас ждал сюрприз. Столыпин потребовал закрытого заседания. В нем Камышанский стал оглашать длинное постановление судебного следователя о привлечении всей соц. – демократической фракции, на основании результатов обыска у Озоля. Столыпин потребовал у Думы согласия на арест 16 депутатов и устранения из Думы всех других привлеченных (55 человек). Он кончил словами: «Обязываюсь присовокупить, что какое бы то ни было промедление в удовлетворении этого требования или удовлетворение его в неполном объеме поставит правительство в невозможность отвечать за безопасность государства». Дело было ясно. Ни у кого не могло быть сомнения, что это требование только предлог, хотя никто тогда не думал, что он создан был провокацией. Но раз было почему-то решено с Думой покончить, ей осталось погибать «непостыдно». Кто-то потребовал слова. Головин с невозмутимым спокойствием пояснил, что так как этот вопрос не стоял на повестке, то по Наказу он решен быть не может; речь может идти только о его направлении. Пуришкевич взлетел на трибуну и завопил, что Наказ не вправе такого дела оттягивать, что «преступники должны быть немедленно выданы и отправлены на виселицу». Поднялся шум; Головин объявил перерыв заседания. Мы собрались по фракциям. Каким-то образом к нам проник Милюков. Он предложил нам самим сложить с себя депутатские полномочия, ввиду невозможности их исполнять. Никто этого предложения не поддержал, и он сам не настаивал. Спасти Думу, казалось, нельзя. Но по крайней мере, пусть все идет законным порядком. Требование Столыпина надо сдать в комиссию, дать ей минимальный (суточный) срок для доклада, а пока продолжать обсуждение законопроекта о местном суде. Дума так и решила.

На следующий день, в субботу 2 июня, состоялось последнее заседание Думы. На повестке стояло продолжение обсуждения законопроекта о местном суде и доклад избранной накануне комиссии по делу соц. – демократов. Это был поистине le dernier jour d’un condamne[97]. Все понимали, что сочтены не дни, а часы Государственной думы. Законы пока соблюдались; соц. – демократы оставались неприкосновенны, Дума могла и говорить, и принимать решения, но все это только до минуты неизбежного роспуска. Было что-то возмущавшее в том, что этот роспуск надвинулся как раз в тот момент, когда Дума благополучно обошла последние подводные камни и когда настоящая работа ее наконец началась и могла продолжаться. В начале последнего заседания было доложено, что комиссией был закончен и представлен доклад о втором после местного суда важном законе – неприкосновенности личности. Отголоском возмущения на несвоевременность и беспричинность этого роспуска явились слова члена Думы Аджемова, который, выступая по вопросу о местном суде, при «бурных аплодисментах центра и левой», подчеркнул, что «именно тогда, когда Дума подошла к реформам народной жизни, когда стало чувствоваться, что наша работа – народное дело, что авторитет Думы укрепился, как начала реформирующего все сверху донизу, – именно тогда встрепенулись все темные силы».

Все это было правдой; но что же оставалось делать перед неизбежным концом? 1-я Дума когда-то горько пеняла на то, что ее распустили врасплох, притом успокоив ее притворной просьбой поставить на понедельник на повестку ответ правительства на запрос о белостокском погроме, и этим обманом ей не дали возможности что-либо предпринять. Теперь Дума была предупреждена накануне. Фракции могли все обдумать и придумать решение. 2 июня заседание открылось в 2 ч 30 мин., и по просьбе левых был опять объявлен на полтора часа перерыв для совещания. Что же за это время придумали? Церетелли от имени левых (с.-д., с.-p., н. с. и трудовиков) внес предложение немедленно приступить к отмене законов, изданных по 87-й статье в междудумье. Было что-то непоследовательное и беспомощное в этом проекте. Можно было «обращаться к народу»; партии, которые отрицали действительность конституционных путей, но в Революции и в «вооруженные восстания» верили – могли к ним призывать. Но и они этого не хотели; они понимали, что страна их не поддержит и что такой призыв выйдет смешон. Они в этом не ошибались. Но прибегать в такую минуту и с этою целью к «правам», которые Дума имела от конституции, стараться действовать как орган государственной власти, чтобы этим государство взрывать изнутри, было уже простым озорством. К тому же от одного вотума Думы законы, изданные по 87-й статье, автоматически силы своей не теряли. Нужно было бы, чтобы об их прекращении было опубликовано Сенатом в законном порядке, как это и было сделано с теми 4 законами, которые Дума отвергла 22 и 24 мая (глава X).