Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Но самый сильный удар роспуском Думы Столыпин нанес себе самому. Здесь поистине была Немезида. 2-я Дума Столыпину недостаточно помогла и этим повредила себе. Но когда, в угоду правым, он от нее отказался, то этим он ослабил себя. Он это скоро увидел. Хотя 3-я Дума вначале превозносила его, но это продолжалось недолго. Ее новое большинство ценило в нем не то, что было его местом в истории, не сторонника конституции и правового порядка, а то, чем он напоминал старый режим, т. е. автора 3 июня и представителя «беспринципной» борьбы с Революцией. Против него самого и особенно против его реформ возникла и усилилась «оппозиция справа». Чтобы сохранить свой истинный облик, Столыпин должен был бы уйти в тот момент. Но он себя с актом 3 июня связал, и никто не уходит во время победы. Он пытался бороться с правыми, но должен был во многом им уступать, увольнять своих либеральных сотрудников, сохранять старые институты, вроде земских начальников, об упразднении которых он торжественно возвестил в декларации перед 2-й Гос. думой, и, наконец, – в угоду правым, под видом национального возрождения – начать диверсию в сторону угнетения инородцев. Как далеко он готов был пойти на этом скользком пути, показывает дневник Л. Тихомирова (Красный архив. Т. 62). Но эти уступки с ним правых не примирили. Он был им больше не нужен как оплот против Революции; а либеральные его симпатии и планы их только пугали. С правых скамей восстали даже против его любимого детища – крестьянских законов. После 2-й Думы настоящего Столыпина мы больше уже не увидим. Трагическая смерть не только спасла его от опалы, но и сохранила его репутацию.

Это достаточно объясняет, почему Столыпин инстинктивно или сознательно за 2-ю Думу держался; в этом обнаружилось и ее значение в нашей истории. Она не была тем пустым местом, как ее недруги ее изображали по сравнению с 1-й. У последней были перед нею внешние преимущества. Она блистала именами и талантами; возбудила массу надежд, восхищала публику речами и выходками, которые сходили за смелость; отчеты о ее заседаниях если теперь иногда вызывают досаду, то все же эффективны; о 1-й Думе интереснее и читать и писать, чем о 2-й. Все это в порядке вещей. Зрелище боя, когда калечат друг друга, для зрителей занимательнее, чем наблюдение за больным человеком, который медленно поправляется. О 1-й Думе писали много и клевет и дифирамбов; ни тех ни других она не заслужила; несмотря на лучшие намерения, при самых благоприятных условиях, она развитию России принесла один вред. Ее главные деятели именно потому, что не только сознавали, но преувеличивали свой авторитет в государстве, повторяли тот самый порок старого порядка, с которым должны были бороться: считали волю Думы выше права. Дума казалась им той «верховной государственной властью», для которой законного ограничения быть не должно. Но на этой позиции они были слабее своего врага, т. е. исторической власти; свои же «конституционные права» они этим компрометировали и подорвали в глазах и власти, и общества.