Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Печально было не то, что эта Дума со сцены исчезла, а то, что ее преждевременный роспуск оборвал тот здоровый процесс, который в ней начинался. Быть может, именно потому, что уровень Думы был невысок и авторитет ее невелик, процесс образования либерального рабочего центра имел такой симптоматический смысл. Он был органическим, вытекал из самой сущности дела, из новых отношений между Думой и властью – и трудно сказать, кто на кого больше влиял. Дума ли на все общество или общество на Думу? Но тот же процесс в них шел параллельно. Если бы вместо того, чтобы распускать эту Думу, ей дали дольше работать, а правительство стало яснее показывать, что свою либеральную программу принимает всерьез, – через несколько времени и при старом избирательном законе новые выборы произошли бы в другой атмосфере и другой обстановке. К этому шли. Но правящие люди в России увлеклись соблазном форсировать этот процесс и получить сразу больше, чем можно. И тогда получилось то, что в подобных случаях бывает всегда: победители победу свою проиграли.

Во-первых, роспуск Думы был неразрывно связан с государственным переворотом, с тем изменением избирательного закона, которым хотели ускорить оздоровление общественных настроений. Опыт 2-й Думы мог научить, что это не было нужно[102]. Выборы пошли бы в другой атмосфере. А переворот опять сдвинул влево конституционные элементы. Как ни искусно старался Столыпин показать в Манифесте, что акт 3 июня не отменял конституции, что он объясняется только «государственной необходимостью», этому объяснению нельзя было верить, необходимости не было. 2-я Дума не сделала ни одного антиконституционного акта, ничем не показала, что не хочет или не может работать; даже в выдаче соц. – демократов она не отказала, а суточная срочность этого требования не была обоснована; после обыска у Озоля до предъявления требования прошло четыре недели; почему же Дума не могла просить двух дней на обсуждение? Все причины, в Манифесте указанные, были явно неискренни. Потому, несмотря на все оговорки Столыпина, в акте 3 июня увидали не необходимость, а знакомую претензию Верховной Власти всегда считать себя выше закона, т. е. удар по основному принципу «правового порядка», который правительство собиралось вводить. А комментарии, которые к этому акту стала делать правая пресса и правые люди, в этом убеждении укрепляли. Все антиконституционные заявления и поступки кадетов меркли перед нарушением властью данного Царского слова как опоры конституционного строя. Нельзя удивляться, что в кадетской среде опять началось тяготение к Революции, т. е. к той политической комбинации, которая во время «Освободительного Движения» себя оправдала. Наоборот, сближение с более правыми конституционными партиями: октябристами и умеренно правыми, которое началось во 2-й Гос. думе, было этим оборвано. Акт 3 июня был сделан в их пользу, получил их одобрение и этим провел непроходимую грань между ними и либеральной средой.

Вторым последствием этого акта было то, что он охладил реформаторскую готовность умеренных партий и двинул их вправо. То просветление, которое вызвало в них соприкосновение с более широкой избирательной массой, сознание необходимости считаться с ее настроениями, стало испаряться с тех пор, как изменен был состав избирателей. Они успокоились, стали менее убеждены в неотложности возвещенных реформ и в пользе образования для этого либерального центра, «прогрессивного блока». Более того: тяготение к этому стало их компрометировать в глазах тех правых избирателей, которым акт 3 июня отвел первое место. Они стали искать соглашения с этими правыми, а не с либеральной оппозицией. Нужен был урок 3-й Думы и испытание военного времени, чтобы вернуться опять к идее «прогрессивного блока».