Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

«Родичев, – говорит дашнак[45] Сагателян, – установил полную беспомощность Думы в деле расследования причин голода, неспособность ее оказать какую-нибудь помощь. Судя по отношению членов Думы к этой речи, она произвела впечатление. В ней сильно отразилось прошлое, отразился взгляд, что можно действовать только согласно указаниям и усмотрению начальства. Вне этих пределов Дума бессильна и не может ничего сделать».

«Депутат Родичев, – добавлял Киселев, – в своей горячей речи еще более нас спутал и сбил окончательно с толку» ит. д.

В речи Родичева кадетская партия от революционной фразеологии переходила на конституционные рельсы. Это было нелегко, как всякая перемена пути. На это правильно обратил внимание Кизеветтер:

«…Неосновательно было здесь сказано, что Родичев указал на бессилие Думы; нет, господа, он мужественно, не закрывая глаз перед действительностью, очертил те границы, которые сейчас стоят перед ним и с которыми мы должны считаться…

…Это значит не обнаруживать ни слабости, ни бессилия, а, наоборот, показывать настоящую реальную силу. Мы хотим работать на том поле, на котором мы сейчас можем добиться определенных практических результатов!»

В этих прениях было интересно другое: как отнесутся к этому правые, не имевшие оснований беречь эту Думу? Они могли бы злорадствовать и подставлять ножку кадетам. Они поступили наоборот, не внесли своих предложений, но целиком примкнули к нам.

«Член Думы Родичев, – заявил Шидловский, – с совершенной полнотой высказал все то, что сказал бы я, и потому я вполне присоединяюсь к тому предложению, которое было им сделано».

Пуришкевич сказал: «Всецело присоединяюсь к тому предложению, которое здесь было высказано товарищем Родичевым, и поддерживаю его».

Бобринский: «Правые и умеренные всецело присоединяются к предложению Родичева».

Такое присоединение правых к кадетам дало немедленно повод к дешевым насмешкам слева.

«Я не удивляюсь, – иронизировал Алексинский, – что Пуришкевич назвал товарищем Родичева… Я ставлю его выше, чем Пуришкевича, но суждение, высказанное им, было на руку правым партиям… Когда надо выбирать председателя или решать формальный вопрос, возможно единение между центром и левыми; но когда встает вопрос голода, тогда разделение на голодных и сытых, пролетариев и представителей буржуазного класса дает себя знать; тогда надо делиться совершенно иначе, чем в вопросах формального свойства».

«Когда Родичев говорил свою речь, – подчеркивал с.-д. Герус, – ему аплодировали с той стороны (указывая направо), и я понимаю, почему они аплодировали».

Так обрисовался в этих двух заседаниях здоровый процесс – отход кадетов от революционной идеологии и продвижение правых к кадетскому центру. Намечалось новое большинство, в противовес объединенной оппозиции, которая выбирала президиум. Для полной ясности нужно было увидеть позицию правительства. Ее и определило не только конституционное, но «парламентарное» выступление Столыпина. Он неожиданно заявил, что правительство немедленно, по первому требованию, представит Думе отчет о продовольственной операции, что оно не отрицает дефектов закона о продовольствии и внесет на утверждение Думы новые правила и что по всем этом основаниям «правительство всецело и всемерно присоединяется к предложению, внесенному Родичевым».

При голосовании все поправки к предложению Родичева были отвергнуты и оно было принято.

Так кончился этот вопрос: голосование по нему показало, что в Думе могло быть конституционное большинство, что, кроме кадетов и правых, к нему примкнула часть трудовиков и беспартийных; оно показало, кроме того, что в этом правом большинстве кадеты играют руководящую роль и что правительство возможностью такого большинства дорожит. В этом был урок первых дней жизни Думы.