Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г.

Единственным правильным ответом на речь Столыпина должно было быть взятие нашего законопроекта обратно; этот жест закрепил бы нашу победу. Этого мы не сделали, а вместо этого началась серия несообразностей. Первую оплошность допустил Головин. Непосредственно после речи Столыпина, без перерыва, без совещания фракции, он дал слово В. Гессену, как «докладчику по вопросу о военно-полевых судах». Это недоразумение. Гессен не был докладчиком; докладчика быть и не могло, так как законопроект ни в какой комиссии не был. Головин без всякого права сделал Гессена хозяином законопроекта. А Гессен, выступив экспромтом в самозваной роли докладчика, не только превысил свои полномочия, но и сделал ряд бестактностей, на него вообще не похожих. Он стал говорить, как будто важного заявления Столыпина не было, как говорят приготовленную заранее речь неопытные защитники после непредвиденного отказа прокурора от обвинения. В речи Столыпина Гессен заметил только то, что председатель Совета министров не отказался от месячного срока, который ему закон на ответ предоставил, и предложил поэтому наш законопроект сдать в комиссию для разработки. Это было абсурдом. Если речь Столыпина так понимать, то раньше месячного срока законопроект вообще не мог быть в комиссию сдан (ст. 55 Уложений Гос. думы). А если в его речи усмотреть заявление правительства о его несогласии с законом по существу, месячного срока было незачем ждать и он мог быть принят немедленно. Юрист-государственник Гессен это спутал, а председатель – хранитель законов в Думе этого не заметил.

Гессен не ограничился этой оплошностью. Он, подчиняясь традиции, без всякой надобности и повода, обрушился зачем-то на правых ораторов, и в таких выражениях, которые ничем не вызывались.

«Вы, господа, защитники культуры. Вы, приспешники старого режима… (Голоса справа: «Неправда!», аплодисменты слева.)

Г е с с е н. Принципиально враждебного просвещению народа. Вы – враги всякой свободы… (Голоса справа: «Неправда!»)

Г е с с е н…и прежде всего и главным образом, свободы мысли и слова. (Страшный шум, крики: «Неправда! неправда!».) Вы, не остановившиеся перед тем, чтобы здесь с этой трибуны бросить ком грязи в чистое имя Короленко (аплодисменты), нашего славного гуманиста и литератора, вы выступаете перед нами как защитники культуры, а мы, скромные и незаметные труженики на ниве той же культуры… (Страшный шум, топанье ногами.)

Председатель. Прошу соблюдать порядок. Не желающие слушать могут удалиться».

Так воскрешена была нездоровая атмосфера собрания, в которой исчезли «завоевания» этого дня. Ошибка объяснилась принципиальной позицией наших лидеров в том же вопросе. Статья Милюкова в «Речи», от 14 марта, иллюстрирует это. Она начинается так:

«Мы не ошиблись, когда предсказывали, что Председатель Совета министров не сумеет использовать той благоприятной политической конъюнктуры, которая представлялась ему при обсуждении в Думе законопроекта об отмене военно-полевых судов. Вместо согласия на внесение законопроекта в сокращенный срок – согласия, которое более чем что-либо другое способно было спустить натянутые струны, – мы услышали вчера с думской трибуны длинную речь все на ту же тему: «Не запугаете».

Эта тирада типичный образчик партийного ослепления и несправедливости. Что должен был сделать Столыпин, чтобы заслужить одобрение кадетского лидера? Только отказаться от месячного срока. Это «натянутые струны спустило бы». Он, в сущности, от него отказался, и не его вина, что юристы наши этого не заметили. Но пусть для удовлетворения кадетских желаний он от него отказался бы expresses verbis[49]. Это было бы с его стороны не делом, а только жестом. Ибо к чему этот отказ бы привел? Только к тому, что Дума свой законопроект приняла бы сейчас, и он бы пошел в Государственный совет. Уверен ли был Милюков, что Государственный совет его не отверг бы, хотя бы по тем формальным соображениям, которые в Думе излагал Столыпин, а в Государственном совете Щегловитов, когда думский законопроект все же в него поступил? И утвердил ли бы его Государь, который был вдохновителем военно-полевого суда? А пока происходили бы эти обсуждения, сам закон 24 августа продолжал бы по-прежнему действовать. Это был бы тот же «жест», который кадеты сделали в 1-й Гос. думе, якобы отменяя смертную казнь в том нелепом порядке, при котором она легально и фактически продолжалась.