Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

Конечно, успех первого месяца войны от 22 июня до Смоленского сражения 1941 года можно объяснить стратегическим превосходством врага – внезапным и массированным вторжением на огромном фронте, заставшим 16 советских армий I стратегического эшелона врасплох.

Однако чем объяснить развал Юго-Западного фронта в августе-сентябре 1941 года, блокирование Ленинграда, октябрьский Вяземский «котёл» – только лишь превосходством уровня оперативного мышления немецких командующих группами армий и «роковыми просчётами» Сталина? Русское воинство и представить не могло такого количества военнопленных, положивших оружие в многочисленных «котлах» первых четырёх месяцев войны, объявленной Отечественной.

Вот сведения о количестве пленённых бойцов и командиров РККА в наиболее крупных «котлах» 1941 года:

Белостокско-Минский – к 8 июля – 334 571 человек;

Могилёвский – к 16 июля – 35 тысяч человек;

Смоленский – к 5 августа – 309 ПО;

Уманский – к 9 августа – 103 тысячи;

Кричевско-Гомельский – к 19 августа – 78 тысяч;

Ильменский – к 23 августа – 18 тысяч;

Днепровский – к 27–31 августа – 84 тысячи;

Лужский – за сентябрь – 20 тысяч;

Демянский – к 12–17 сентября – 35 тысяч;

Киевский – к 2 б сентября – 665 212;

Азовский – к 10 октября – 106 332;

Брянско-Вяземский – к 15 октября – 675 940;

В Крыму – к 16 ноября – около 100 тысяч.

ВСЕГО: более 2,56 миллионов человек.

К концу декабря 1941 года в полосе группы армий «Север» было пленено 438 950 бойцов и командиров РККА, в полосе группы армий «Центр» – 1 912 376, в полосе группы армий «Юг» – около 1,4 миллиона. Всего по суммарным данным, основанным на донесениях в Главное командование сухопутными силами Германии (ОКХ), к концу 1941 года в плену оказалось около 3,8 миллиона советских военнослужащих. Из них не менее 450 тысяч оказались расстреляны на поле боя, скончались от ран и болезней, погибли на пересыльных этапах и при транспортировке. Конечно, в числе пленных оказались и призванные по мобилизации после 22 июня, тем не менее, количество пленённых граждан СССР за первые шесть месяцев войны составило почти 70 % от численности личного состава Вооружённых Сил СССР к моменту нападения Германии.

Сотни тысяч без сознания?

Можно, конечно, утверждать, как это делают О.В. Вишлёв, М.А. Гареев, М.И. Мельтюхов, Л.Е. Решин и другие, что в плен попадали больные, раненые и находившиеся в бессознательном состоянии. По отношению к какой-то, но не определяющей, части военнопленных подобные утверждения справедливы.

Но трудно представить сотни тысяч бессознательно лежащих красноармейцев, подобранных человеколюбивыми германскими санитарами под Киевом и заботливо перенесённых ими в постоянный лагерь № 339 под Дарницей, чтобы предоставить им возможность медленно умереть от вшей, голода и болезней в этом, одном из самых жутких лагерей.

Пора перестать заученно повторять избитые мифологемы о «раненых» и «потерявших сознание». В подавляющем большинстве летом и осенью 1941 года в гибельный плен к противнику добровольно попадали здоровые, молодые люди, независимо от своей принадлежности к категории запасников, приписников или кадровиков, бросавшие вверенное оружие и будучи совершенно равнодушными к судьбам собственных воинских частей, присяге и тому подобному. Далеко не все из них проявили готовность принять участие в боевых действиях на стороне Вермахта, однако эта категория могла составить несколько сот тысяч. В основной массе доминировали безразличие и нежелание воевать ни на чьей стороне – ни за Сталина, ни против него. Хотя антисталинский протест выражался в пассивной форме, тем не менее он изрядно подорвал боеспособность РККА и позволил Вермахту добиться столь ошеломляющих успехов.

Одним из самых мрачных последствий существования номенклатурного большевицкого государства стала полная ликвидация системы личных и общественных ценностей. Среди миллионов военнообязанных были не только пережившие расказачивание, раскулачивание, депортации, ссылки, аресты, обыски, допросы с избиениями, репрессии против родных и близких, но и те, кто повседневно ощущал бытовую ложь, параметры и содержание которой менялись в зависимости от извивов «генеральной линии».

Всепроникающая, тотальная ложь о «врагах народа», «шпионах», «вредителях», «кулаках», «непобедимости Красной Армии», «изобилии социалистической экономики», «исправлении и перековке лагерным трудом», «улучшающейся и веселеющей с каждым днём жизни» не способствовала воспитанию подлинного, духовного патриотического чувства.

Отдельные известные примеры ожесточённого сопротивления частей РККА летом и осенью 1941 года не могли компенсировать массового пассивного нежелания воевать, рисковать собственной жизнью во имя колхозов, партийно-административного аппарата и скрытого страха перед НКВД.

Советский человек, боровшийся с 1929-го по 1941 год за элементарное физическое выживание в колхозе, лагере, на предприятии, в институте, в армии и на флоте, летом 1941 года избрал для себя привычную модель поведения, следуя которой, как ему казалось, выжить можно было только в плену.