Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

На следующий день сумку отобрали и меня перевели в другую камеру, набитую женщинами разных возрастов, сидевших по одному делу, сфабрикованному сотрудником Гестапо. Этот провокатор создал фиктивную партизанскую ячейку, куда самыми разными, зачастую отвратительными, методами вербовал людей, а затем выдавал их. Таким образом было арестовано около ста человек. Сокамерниц всё время вызывали на допрос, а меня – нет. Сижу, жду. Наконец меня вдруг вызвали и начали допрашивать по тому же делу, что и остальных! Немец-следователь удивился, узнав, что к этому делу я не имею никакого отношения, начал выяснять, откуда я и почему здесь? Я сказала, что приехала из Белграда. «Ах, из Белграда! – обрадовался он. – А знаете ресторан “Казбек”?» Оказывается, он сам служил в оккупационных войсках в Белграде. После воспоминаний о югославской столице он отправил меня назад, в камеру. Там я просидела четыре месяца.

Однажды вызывают, я вижу – рядом с немцем стоит наш сосед по дому, где мы жили с Серёжей, некто Птицын.

Его привели из соседней камеры. Он посмотрел на меня с презрением: «Ах вот вы какая!». Он решил, что я в одной компании с этим немцем. Только когда нас вместе посадили в машину и повезли на допрос, он понял: «Так вы тоже арестованы!».

Нас разделили: его повели к одному следователю, меня – к другому. Мне было предъявлено первое обвинение: «Мы вас арестовали за нелегальный въезд в Орёл!». По странному стечению обстоятельств это был единственный раз, когда мы легально въехали в город! Я объяснила полную легальность моего пребывания в Орле. Следователь удивился: «Идите, мы будем проверять». Меня отвели в следственную камеру, там было человек двадцать арестованных, большинство по тому же «партизанскому» делу.

Так я досидела до Пасхи. В камере начались разговоры о Боге, выяснилось, что, кроме одной портнихи, все верующие. Решили попросить разрешения привести священника. Обещали, но не привели. Наизусть даже я знала довольно мало молитв, чтобы подготовиться. Вдруг одна женщина, державшаяся в стороне от всех (она была женой секретаря обкома, и с ней общаться не хотели), достала из кармана молитвослов. Мы начали молиться каждый день. На Воскресение Христово, ночью, мы все дружно грянули: «Христос Воскресе!». Охранники испуганно загремели засовами, открыли двери, но тихо простояли до окончания пения и лишь потом попросили нас не шуметь. Вижу – одна девчонка-комсомолка (её арестовали за то, что она демонстративно носила значок с Лениным) разревелась и говорит: «Я ведь даже креститься не умею!».

Наконец меня вызывают к следователю и говорят: «Нет, всё-таки вы приехали нелегально!». Иногда следователь начинал кричать, я – тоже. В августе, незадолго до ухода немцев из города, меня вызвали к новому следователю, который сказал: «Доказательств у нас нет, но создалось впечатление, что вы – член НТС и приехали сюда по его заданию. Поэтому мы считаем необходимым выслать вас в Германию».

На следующий день меня на легковой машине отправили в Брянск. К этому времени я заболела чесоткой, была вся покрыта ранами. Из Брянска меня повезли в Смоленск, где у меня вдобавок началось воспаление дёсен. Надо мной сжалились и повели в поликлинику. Там я увидела одну знакомую и успела шепнуть, чтобы Георгию Сергеевичу передали, что я в здешней тюрьме. Мне немного подлечили дёсны, но обнаружили чесотку и отправили в городскую больницу: немцы как огня боялись заразных заболеваний. Старик врач, который меня осматривал, сказал, что привели меня вовремя, ещё немного и началось бы общее заражение крови. Вскоре появился Околович, он попросил доктора держать меня в больнице как можно дольше. Чесотку вылечили через две недели, а продержали меня месяц. За это время Георгий Сергеевич устроил меня «под крышу» – в «Зондерштаб Р», столь часто упоминаемый в советской прессе.

Ведомство это в теории должно было вести наблюдение за советскими партизанами, но проникшие в него члены НТС занимались халтурой, лишь используя его проездные документы для своих целей. С помощью «Зондерштаба Р» многим членам Союза удалось на время скрыться от Гестапо. После больницы я пробыла в тюрьме ровно два дня, после чего меня выпустили с обязательством отмечаться каждую неделю и не покидать город. Отметиться мне пришлось раза два, Красная Армия уже приближалась к Смоленску. Но эти две недели были интересны тем, что в городе появились «ходоки» с Украины, которые искали Власова. В это время над некоторыми районами оккупированных областей были сброшены власовские листовки, но где создаётся РОА и где искать Власова, никто не знал. Причём эти ходоки – часть из них пришла в городскую управу – были присланы от некоторых партизанских отрядов! Помочь мы им ничем не могли: Власов был в Германии, и они, разочарованные, пошли обратно.