Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

А почему, собственно, это должно нас удивлять? Сверхценные идеи – это то, что отличает параноиков, а паранои-дальность Гитлера не оспаривается уже давно. Этот диагноз согласуется не только с его многочасовой говорливостью, но и практически с любыми действиями, с его системой ценностей и целей, во многом объясняет весь его путь. Непоколебимая и высокоупорядоченная бредовая система параноика, его презрение к чужому мнению в сочетании с отсутствием жалости и личным бескорыстием воспринимаются окружающими чаще не как безумие, а как сильно выраженная целеустремлённость. Стальная воля, спутница параноидного сознания, завораживающе действует на окружающих и помогает её обладателям одолевать такие преграды, перед которыми обычный человек неминуемо спасовал бы. Сочетаясь с везением, подобная воля не раз в истории приводила параноиков к власти.

Особо одарённые параноики прекрасно отдают себе отчёт в том, что некоторые из своих заветных предпочтений им лучше держать при себе, не заявлять о них во всеуслышанье. Этим они делают поправку на умственную, по их мнению, ограниченность своего окружения, на его бескрылость и филистёрскую мелкотравчатость. Истинные масштабы той страсти, которую Гитлер питал к зодчеству могли приоткрыться – и приоткрылись – только Альберту Шпееру.

Неомрачённое архитектурное счастье фюрера длилось до того дня в 1940 году (ужасно жаль, но Шпеер не называет точную дату), когда «он узнал, что в СССР также запланировано огромное здание для ассамблей». Речь шла о Дворце Советов на месте уничтоженного Храма Христа Спасителя. Эта Вавилонская башня большевизма должна была иметь высоту 415 метров, а украшавший её Ленин стоял бы в 14-метровых ботинках и указывал вдаль 6-метровым пальцем⁹. Новость сразила Гитлера. «Он был глубоко уязвлён, ощущал, что у него обманом похитили славу возведения самого большого монументального здания в мире. Рука об руку с этим шла крайняя досада, что он не может приказать Сталину остановиться».

А вот и самое важное свидетельство. «После начала войны с СССР я время от времени становился свидетелем того, что идея московского здания-соперника терзала Гитлера больше, чем он хотел признавать.

– Теперь, – сказал он однажды, – это будет конец их зданию раз и навсегда».

Поразительное признание!

Углубляясь в те или иные события прошлого, исследователь ставит себя на место изучаемых персонажей, мыслит за них категориями политики, первоочерёдной экономической необходимости, государственной стратегии. Удивляясь порой нелогичности их поступков, он просто забывает, что объекты его исследований не обязательно мыслили теми же категориями, хотя, наверное, всегда делали вид.

Могла ли архитектурная ревность стать для Гитлера дополнительной (хоть и тайной) причиной его решения напасть на СССР? Вопрос, собственно, излишний. Свидетельство Шпеера не оставляет сомнений: и могла, и стала. Там, где все решения в руках одного лица, войны затевали, случалось, и по более нелепым поводам. Причин для рокового нападения у нацистского диктатора было в любом случае несколько – доктринальная, романтическая, политическая, продовольственно-сырьевая – кто вычислит главную? Каждая причина главная, если она наличествует. Ведь ничуть не менее вескими и многочисленными были у него причины в русский капкан не лезть. Его решение было трудным, и мы никогда не узнаем, какая соломинка перевесила.

Удача отворачивается от фюрера?

Изъян всех доселе предлагавшихся объяснений загадки поведения Сталина состоит в том, что эту загадку пытались решать отдельно от мирового контекста. А он не мог его не учитывать. Если мы изучим расстановку сил и динамику событий на мировой сцене первой половины 1941 года, то придём к удивительному выводу: положение немцев, несмотря на все их завоевания, крайне шатко, и Сталин со своим Генштабом, разумеется, это видели.

Для начала взглянем на вещи с точки зрения нацистской Германии. Её целью было безраздельно и окончательно утвердиться в Старом Свете, обезопасив себя от любых сюрпризов с запада, через Атлантику, и с юга, через Средиземное море, а на востоке – отодвинуть свою границу до Волги и Архангельска, а может быть и до Урала. Достичь этой цели Гитлер мог лишь в несколько этапов, каждый из которых достаточно рискован, но не безнадёжен. Первый, очень важный этап уже позади – континентальные враги Германии в Западной Европе повержены. Второй этап – победа над последним, но самым сильным европейским врагом, Англией – никак не удавался. Только что, в мае 1941 года, немцы окончательно проиграли воздушную «Битву за Англию», длившуюся с августа 1940-го. Допустимо ли было для них, ввиду патовой ситуации с упрямым островом, перейти к следующему этапу – походу на восток против СССР?

В принципе, да. Однако это вело к резкому росту всех рисков и поэтому, прежде чем хотя бы подумать о восточном походе (при условии, что с востока нет прямой и немедленной угрозы), немцы были просто обязаны: