Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

Добавим лишь, что в предисловии к своей книге Попель приносит Рябышеву благодарность «за особенно большую помощь» в её написании. Следовательно, через девятнадцать лет после опубликования книги своего комиссара генерал Рябышев, следуя партийным указаниям, вынужден был дать другой вариант этого эпизода, рисующего картину отношений между партийным и военным руководством в начале войны.

Рябышев не один. В воспоминаниях маршала И.Х. Баграмяна, вышедших в 1971 году, говорится, что тот же комиссар Ватутин вызвал его на ночную беседу, когда Баграмян (тогда полковник) был назначен начальником оперативного отдела Штаба Киевского военного округа. О беседе он сообщает кратко, что Ватутина интересовало всё⁵.

А в 1967 году, в № 1 «Военно-исторического журнала», где маршал Баграмян печатал отрывки из своих воспоминаний, он описывал эту встречу несколько иначе. Корпусной комиссар «после довольно продолжительного молчания тяжело вздохнул и сказал: “Да… нелёгкая всё же у Вас биография, товарищ Баграмян… До установления Советской власти в Армении Вы служили офицером в национальной армии при дашнакском правительстве. А ведь дашнаки – это злейшие враги революции, враги народа!”»

После объяснения Баграмяна: «Что ж, по-вашему мы должны были спокойно смотреть, как турецкие янычары вырезают армянских женщин и детей?», Ватутин, видимо, зная дружеское отношение к Баграмяну Жукова, командовавшего тогда Киевским военным округом, ограничился лишь угрозой: «“Внутри не всё ладно: сколько врагов народа выкорчевали, сколько ещё притаилось!”. Долго не выходил у меня из головы этот разговор…»

Такой корпусной комиссар, как Ватутин, был не один. Достаточно напомнить зловещую роль члена Военного совета Западного фронта корпусного комиссара Фоминых и первого секретаря белорусской компартии Пономаренко в деле расстрела командующего Западным фронтом, героя Гвадалахарры генерала Павлова и его начальника штаба генерала Климовских. Ещё в 1938 году, рассказывает генерал Горбатов, по доносу Фоминых, тогда только старшего политрука, генерала Павлова отправили на Колыму. Спрашивается, сколько же этот политрук ещё отправил людей под расстрел и в лагеря, чтобы через три года стать корпусным комиссаром (то есть равным по чину генерал-полковнику) и членом Военного совета фронта? В своё время маршал Бирюзов, будучи уже начальником Генерального штаба Советской Армии, писал: «Приказ, объявлявший изменниками родины бывшего командующего войсками Западного особого военного округа генерала армии В.Г. Павлова и его ближайших помощников, у меня лично оставил самое тягостное впечатление. Трудно было представить, что боевой генерал, самоотверженно сражавшийся с германскими фашистами во время гражданской войны в Испании, переметнулся на их сторону.

Ещё лучше я знал начальника штаба Западного особого военного округа Климовских, которого судили вместе с Павловым… Беда, а не вина Павлова, – продолжает маршал Бирюзов, – заключалась в том, что он строго выполнял директивы наркома обороны С.К Тимошенко, написанные по личному указанию И.В. Сталина, и до самой последней минуты не отдавал распоряжений о приведении войск в боевую готовность, хотя был осведомлён о концентрации немецких дивизий у нашей границы»⁶.

Это писал маршал Бирюзов незадолго до своей смерти, тогда, когда ещё допускалась полуправда в связи с разоблачением «культа личности». Партийному руководству показалось недостаточным расстрелять командующего Западным фронтом и его помощника.

Фоминых сыграл, конечно, какую-то роль и в расстреле командующего 4-й армии генерал-майора Коробкова.

Не будем останавливаться на пагубной роли армейского комиссара Диброва на Северо-Западном фронте. Чтобы судить об атмосфере, созданной партийным руководством в армии, приведём лишь рассказ генерала Горбатова, организовавшего импровизированную оборону в начале июля в районе Ярцево и спасшего тем самым Штаб Западного фронта, которым стал командовать Тимошенко. После ранения генерал Горбатов был отправлен в Москву, где встретился с представителем компартии Германии Вильгельмом Пиком, которого он хорошо знал до своего ареста как шефа 2-й кавалерийской дивизии. Честный, но несколько наивный генерал не удержался и рассказал своему высокому партийному гостю о положении на фронте, не допуская и мысли о том, что тогдашний глава германской компартии поспешит в Москве сделать донос. Однако это произошло.

«Через сутки, – пишет Горбатов, – в час ночи в дверь моего номера в гостинице ЦЦКА постучали, а когда я открыл её, в номер вошёл, как в ночь ареста в 1938 году, офицер НКВД и сообщил, что меня вызывает Мехлис… Трудно описать моё состояние, когда я ехал на машине по пустым улицам ночной Москвы».