Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

Гитлер заявил, что это не простая война и к ней нельзя применять рыцарские представления, как, например, к войне с Англией, что это война между двумя мировоззрениями, и потому законы рыцарской войны к ней неприменимы. Был издан приказ расстреливать всех политкомиссаров. Армия его саботировала. Был и другой приказ, что немцев не следует судить, если они издеваются над мирным населением. И в этом отношении всё было иначе, чем, например, во Франции.

Однако гитлеровская диктатура вовсе не была такой монолитной, как сталинская. За фасадом единства бушевала борьба за власть различных групп. У Ставки фюрера была только одна цель: безжалостное подавление и колонизация занятых земель. В Министерстве оккупированных восточных территорий Розенберг пытался проводить свои идеи о разделении СССР на несвязанные друг с другом единицы – «Остланд» (Белоруссия, Латвия, Литва, Эстония), Украину, Кавказ, Туркестан и «Руссланд». Но назначенные Гитлером рейсхкомиссары, особенно Кох на Украине, саботировали эти идеи. Геббельс, со своей стороны, очень скоро понял, что политика Розенберга приносит вред, но он или не мог или не хотел противоречить Гитлеру. А Гиммлер мечтал о Великой Германии, в которой славянский «унтерменш» (в буквальном переводе – «подчеловек») будет играть роль рабочего-робота.

Гиммлер издал брошюру «Дер унтерменш», которая была прислана и к нам в штаб армии, но наш генерал сейчас же отдал приказ её уничтожить. Там было написано, что такое «унтерменш»: существо, биологически похожее на человека, но в духовном отношении стоящее ниже, чем иное животное. Эта брошюра была ужасна. А можете себе представить, как она действовала на русских, которые её читали.

Наконец, существовала группа немцев, которая отвергла все эти маниакальные планы. Причём не только по прагматическим соображениям, то есть в интересах достижения военного успеха, но и по моральным. Эта группа боролась против реализации таких планов. Начиная с зимы 1941 года группа пыталась различными путями добиться изменения официальной восточной политики. Полковник граф Штауффенберг (впоследствии руководивший заговором против Гитлера) называл эту группу «Обществом борьбы против опасного для жизни идиотизма».

Многие русские люди вначале поверили немецкой пропаганде, поверили, будто Гитлер – освободитель, и будто мы в самом деле хотим освободить народ. Ведь в течение первых шести месяцев войны было взято в плен более трёх миллионов советских военнослужащих – небывалое число в истории всех войн.

Я хочу рассказать про небольшой случай, участником которого был я сам. Наша дивизия вошла в Полтавскую область и заняла город Пирятин. Там мы соединились с другими дивизиями, которые шли с юга, и замкнули кольцо. Это окружение было самым большим в истории войны: в него попало около 850 тысяч красноармейцев. Но на нашем участке фронта, на протяжении ста километров, была только наша пехотная и ещё одна танковая дивизия. Красноармейцы могли бы перебить нас, как мух. Но они ничего не делали и охотно сдавались в плен.

Наши самолеты разбомбили грузовики Будённого. Будённый улетел, но, между прочим, его личный шофёр сам приехал к нам в штаб и передал нам машину своего начальника. Я собирал тогда сведения об этих разбитых грузовиках. В парке на краю города я неожиданно встретил около двухсот красноармейцев, частично ещё вооружённых. Я испугался. Если, думаю, убегать, будут, возможно, стрелять в спину. И я решился на «флухт нах форн» («бегство вперёд»). Спрашиваю: «Куда вы?» Они говорят: «Сдаваться». Я говорю: «Но бросьте хоть оружие». – «Хорошо, бросим». Я спрашиваю: «Кто здесь командир?» Молчат. Я говорю: «Я знаю большевицкую пропаганду о том, будто мы расстреливаем командиров, но это неверно – командир может спокойно выйти вперёд». Вышли – один майор, один капитан, несколько лейтенантов.

Я подошёл к майору, пожал ему руку, назвал свою фамилию и спросил, откуда они пришли и каково там положение? Он ответил: «В шести километрах отсюда есть деревушка и в ней стоит ещё рота, но там очень строгий комиссар. Он их не пускает, а они тоже собираются перейти». Я говорю: «Майор, берите опять оружие, сколько вам нужно, идите туда, приведите роту, и, если этот комиссар будет сопротивляться, расстреляйте его». Он говорит: «Хорошо, сделаем».

Я доложил генералу. Генерал говорит: «Они больше не вернутся». Отвечаю: «Нет, вернутся, по-моему». Через два часа они явились. Родители этого майора ранее погибли в концлагере, а он долго был у нас при штабе. Потом, к сожалению, и он погиб, наскочив на мину.

Как видите, я один в тех условиях взял в плен двести красноармейцев. Думаете, я награду какую-нибудь получил за это? Ничего подобного. Генерал по тогдашней обстановке считал, что это вполне нормально, и я тоже так думал. Я и теперь считаю, что это были не пленные, а перебежчики.