Вторая мировая война. Ад на земле

Вячеслав Эйсымонт, бывший учитель истории, который служил артиллерийским наблюдателем, писал из Восточной Пруссии 19 февраля: «Живем где придется: когда в сарае, когда в блиндаже, а сейчас вот в доме. Погода весенняя, слякоть, временами идет дождь. Населения в домах нет. Убежать ему не удалось, его направляют куда-то в тыл, дальше от фронта. По дороге на Кенигсберг мы видели этих местных жителей: гуськом по обочине дороги (по самой дороге шли колонны наших войск) плелись старики, старухи, дети с узелками за плечами. Была ночь, и в эту ночь на этой дороге можно было увидеть немало страшных вещей. Но мысль многих выразил командир батареи. “Вот посмотришь, – сказал он, – и будто жалко – ведь старики и дети идут и погибают. А вспомнишь, что они у нас наделали, и нет жалости!”»³⁶

В феврале войска Конева форсировали Одер и перешли в наступление на Дрезден, а затем остановились на Нейсе; в течение последующих недель их основной задачей было занятие Померании и Верхней Силезии. В начале марта было легко отражено нерешительное контрнаступление бронетанковых сил СС в Венгрии, предпринятое для осуществления идеи фикс Гитлера: восстановить контроль над утраченными нефтяными месторождениями. 16-го числа два советских фронта начали наступление на Вену. Даже преданный идеям нацизма фельдмаршал Фердинанд Шернер сказал Гитлеру 20 марта: «Я должен доложить, что снижение боеспособности войск в [Верхней Силезии] превосходит мои худшие опасения. Почти без исключения все они измотаны. Соединения войск раздроблены, слиты с личным составом пожарных подразделений и подразделений фольксштурма. Их боевая ценность ужасающе низка. К северу от Леобшютца вообще нет ни одного человека, достойного звания немецкого солдата. Мое впечатление таково – русские могут делать все, что им придет в голову, не прилагая значительных усилий». 10 апреля из Второй бронетанковой армии в Венгрии докладывали в верховное главнокомандование вермахта без иронии: «Для повышения боевого духа войск на поле боя был проведен расстрел».

Капрал Гельмут Фромм, сражавшийся с русскими в Саксонии, записал в своем дневнике на Пасху: «Я сижу при свечах в своем НП (наблюдательном пункте) в 500 м от иванов. Ледяной ветер насквозь продувает брезент. Артобстрел продолжается всю ночь, перемежаясь пулеметным огнем и храпом моего соседа. Когда я шел по окопам час назад, кто-то из сержантов сказал мне, что американцы уже в Гейдельберге. Сейчас я отрезан от всех своих близких, и они, должно быть, беспокоятся обо мне. Интересно, где мой брат? Я уверен, что снова увижу их, потому что я верю в Бога. Сколько еще продлится это безумие? Да поможет нам Бог. Это был долгий военный поход, усыпанный трупами и политый слезами. Дай нам Пасху, за которой наступит искупление»³⁷. Капралу Фромму было 16 лет.

Ги Сайер, служивший в дивизии Гроссдойчланд, писал: «Мы уже дрались не за Гитлера, не за национал-социализм, не за Третий рейх, мы дрались даже не за своих невест, не за матерей, не за семьи, оказавшиеся в западне опустошенных бомбежками городов. Мы дрались только из одного страха… Мы дрались за самих себя, дрались, чтобы не погибнуть в этих окопах, полных грязи и снега, дрались, как крысы»³⁸. Немецкий лейтенант устало разъяснял своей невесте: «Быть офицером значит всегда качаться туда-сюда, как маятник, между рыцарским крестом, березовым крестом и военным трибуналом»³⁹. Жительница Берлина писала: «В эти дни я постоянно замечаю, как мое отношение к мужчинам… меняется. Я чувствую к ним жалость, они кажутся такими жалкими и бессильными. Слабый пол. Глубоко в душе мы, женщины, испытываем своего рода коллективное разочарование. Нацистский мир, которым правили мужчины, который прославлял сильного мужчину, начинает рушиться, а с ним и миф о “мужчине”»⁴⁰.

Русский солдат 19 апреля писал своей жене из Восточной Пруссии: