Вторая попытка

В Германии не было коммунальных квартир, тогда как подавляющее большинство горожан Советского Союза жило, а многие живут до сих пор, именно в них. В Германии до войны не было продовольственных карточек. В СССР они появились в апреле 1929-го – на хлеб, чтобы к концу года распространиться на все продовольственные товары, а затем и на промышленные. В 1931 году были введены дополнительные ордера, так как даже по карточкам нельзя было получить положенного пайка. Советский человек задыхался от товарного дефицита. Для разгона многотысячных очередей за элементарным набором товаров повседневного потребления использовались наряды конной милиции. Немецкая деревня не знала голода, в СССР голод 1932–1933 годов массовый голод унес жизни 6,5 миллионов сельских жителей.

В СССР политика репрессий осуществлялась методом вавилонской лотереи: возможность быть репрессированным не зависела от степени лояльности к режиму. В рейхе имела место избирательность репрессий. Для того, чтобы оказаться за решеткой, человек должен был вступить в конфликт с системой – проявить себя как социал-демократ, коммунист, профсоюзный активист, австрийский сепаратист и так далее, либо принадлежать к определенной общественной группе, прежде всего к еврейству.

У Гитлера несогласным разрешалось молчать, Сталин требовал от всех активного проявления восторга. В СССР в отличие от рейха практиковалась деятельная несвобода. Официальную пропаганду мало было читать и слушать – каждый обязан был сам ее вести, чтобы показать свою «сознательность» и лояльность. Поэтому, в сравнении с СССР, масштаб репрессий в нацистской Германии был во много раз ниже. К началу войны Судебная палата вынесла приговоры 225 тыс. человек на общую сумму 6000 тыс. лет лишения свободы (В среднем чуть более двух с половиной лет на брата; курам на смех! У Сталина за три колоска с колхозного поля раз в пять больше давали!). До 1945 года эта палата утвердила всего-навсего 5 тыс. смертных приговоров. Не удивительно, что нацистский социализм продержался всего 12 лет…

Гор Узумян сидел, слушал, понимал, что «подопытный кролик» несет в ученические массы истинную правду, ничуть не клевещет, и даже получал какое-то извращенное удовольствие от разнузданной манеры Брамфатурова называть вещи своими именами, и в то же время мучительно размышлял: должен ли он вмешаться, внести ясность, поправить, пресечь. С одной стороны, согласно условиям эксперимента, представитель РОНО имеет право вмешаться в урок только в том случае, если класс выйдет из под контроля ученика, исполняющего роль учителя. То есть, если произойдет обвальное падение дисциплины, срыв урока и т. п. О содержании урока в инструкции ничего не говорилось. Представитель РОНО должен был в этом отношении лишь отмечать методические просчеты «учителя», но никак не содержание излагаемого им нового материала. С точки зрения дисциплины к Брамфи претензий не было. Класс вел себя тише воды, ниже травы: одни – открыв рты, другие – вылупив глаза, третьи – навострив уши, четвертые (которых на самом деле было пятеро) – с трудовым энтузиазмом профессиональных стенографисток. (– Не доносы ли строчат? – мелькнуло в голове роноевца. Тут-то он понял окончательно, со всей ясностью, почему дядя Эдгар так рьяно противился не столько самому эксперименту, сколько кандидатуре Брамфатурова в качестве подопытного кролика, предрекая его организаторам кучу неприятностей.) И главное, никто не возражает, не задает вопросов по существу излагаемого им провокационного материала. А с другой – ведь следует дать отпор этим наглым, – с официальной точки зрения, а значит и с точки зрения РОНО, – инсинуациям. Что там в инструкции в этой связи говорится? А ничего не говорится. Ладно, он, Гор Узумян, не историк по специальности. Но этот-то, который ленинградский доцент, доктор наук, тоже помалкивает. Мало того, еще и записывает что-то… А он точно историк из Ленинградского университета, приятель Авенира? Или он по другой части из другого ведомства? Может, он не за Брамфатуровым записывает, а за ним, за Узумяном: мол, сидел представитель РОНО безучастно, ничего не предпринимая, чтобы пресечь наглые инсинуации и явную клевету этого так называемого учителя на советскую историю, партию и весь советский народ… Неужели я действительно плюнул на свою карьеру и решил вернуться в эту Богом забытую деревню?! С какой стати?..

Гор Узумян взглянул на поразившую его воображение голубоглазку. Теперь она сидела к нему в профиль и тем единственным глазом, который был ему виден, восторженно пожирала самодовольную персону «подопытного кролика». Роноевец решительно поднял руку.

– У вас вопрос, Гор Грайрович? – осведомился, прервавшись, Брамфатуров.

– У меня предложение.

– Да? Это любопытно. Какое же?

– Предлагаю вам немедленно развенчать слова ярого антисоветчика Черчилля, приведенные вами в самом начале изложения нового материала…

Класс глухо и неопределенно зашумел – уже не безмозглым болотным камышом, но еще и не мыслящим тростником весеннего разлива.