Вторая попытка

Вновь припертый к стенке подопечный, на этот раз не нашел ничего лучше, как ответить вопросом на вопрос:

– Майор, хотите немного солнца в луже талой воды?

– Чего где? – честно оповестил о своем недоумении чекист.

– Кой чего и здесь. Признаться я вам хочу кое в чем по страшному секрету. Только дайте мне слово, что сохраните мое откровение в тайне… Кстати, – повысив голос от конфиденциального шепота до сутяжнических высот коммунального скандалиста, продолжал привередничать фигурант, – подслушивающих элементов это тоже касается. Господа слухачи, стукните в стену в знак того, что обязуетесь не разглашать коварно подслушанного в течение 25-и лет, и что да покарает вас Господь, ежели вы нарушите священный стук этой клятвы!

Генералы в раздражении и растерянности уставились на равнодушно вращающиеся бобины: с одной стороны, никакие они не элементы, а старшие офицеры при исполнении. С другой – поклясться, в смысле – стукнуть, значит признать факт подслушивания. С третьей – промолчишь, сделаешь вид, будто всё это клевета на органы, а они не такие, они не подслушивают – как есть останешься без страшного секрета. А если это действительно, что-то ужасающе секретное? Ведь до самой Москвы может дойти, что у них была прекрасная возможность выведать великую тайну, но они ею почему-то не воспользовались…

Такие примерно мысли, думы и соображения промчались со скоростью звука по просторам генеральских интеллектов, прежде чем завершиться ожидаемым торжеством здравомыслия – подтвердительным стуком в стену.

– Ну! – потребовал допрашивающий чекист, окрыленный явной, хотя и невидимой поддержкой сверху, точнее, в данном случае, – с боку.

– Баранки гну! – ощерился оскорбленной улыбкой фигурант. – Не ну, товарищ майор, а «мы вас внимательно слушаем, многоуважаемый Объект Владимирович»…

– Так и думал, что это твоя очередная школярская выходка…

– А вот и не школярская! В действительности, если органам это интересно, я бежал не в Америку (что я, ненормальный, бежать в страну, где процветают преступность, наркомания, фрейдизм, прагматизм и прочие прелести последней стадии капитализма, столь волнующе расписанные гениальным Ильичем в своем прозорливом труде под названием «Империализм как высшая стадия капитализма»?). На самом деле, я бежал на Багамы! Вам известно, что такое Багамы, майор? Багамы – это теплое море! Вечное лето! Песчаные пляжи! Тенистые пальмы! Тропические фрукты! Ослепительные креолки! Вкуснейшие морепродукты! Запредельный сервис! Короче, сущий рай, причем единственно возможный, как на Земле, так и на Небесах!..

Брамфатуров умолк, удрученно вздохнул, разочарованно подытожил:

– Н-да, бежал, бежал, и не добежал… О, горе мне! Дай чего-нибудь выпить, добрый человек, а не то помру как есть от скорби великой!

– Выпить? – уточнил майор, стремительно темнея ликом и контрастно сверкая взором. – Выпить, говоришь?

– А признайтесь майор, вам хоть на четверть ногтя не стыдно сидеть вот здесь, в этих стенах, и допрашивать 15-летнего пацана? Это что, дело для настоящего мужчины?

– Да какой ты к черту пацан? Тебе как минимум лет сорок, если не больше!

– А-а! – просветлел лицом Брамфатуров. – Тогда это в корне меняет дело. Раз мне сорок, то в карцер меня, в карцер! И по почкам, по почкам! Как любил повторять незабвенный Лаврентий Павлович Берия: «Я тебе все кишки выпотрошу!» Возьмите на заметку, майор, успешный был чекист…

– Տեր Աստված[314], за что мне такой պատիժ?!![315] – мешая русский с армянским и не выругавшись на тех же языках отборным матом только потому, что армянская традиция запрещает это делать при детях и женщинах, возопил майор КГБ Анхамперян Марсель Саркисович. После чего, испепелив подопечного напоследок жгучим черным взглядом, стремительно покинул помещение.

– Все видели? – обратился к проявившей себя клятвенным стуком стене кабинета фигурант. – Майор хотел меня сглазить! Я буду жалова́ться![316]

Прислушался: не стукнет ли кто по новой в стену? Хотя бы и морзянкой? Ни рожна не дождался, зевнул сладко и, положив голову на покоящиеся на столе руки, вроде как заснул. И словно бы не слышал ни звуков открывающейся входной двери, ни шагов сотрудника, а только – деликатный кашель.

Брамфатуров приподнял голову, увидел новое лицо при том же штатском прикиде, любезно улыбнулся:

– Я – Франсуа… То есть Владимир. Но не рад этому обстоятельству точно также, как если бы был Франсуа… С кем имею честь?

– Подполковник Мирумян, Мартун Норайрович. Любить и жаловать не предлагаю, поскольку от вашей любви одно нервное расстройство…