Вторая попытка

– Профессор, – пришел на выручку подчиненному генерал Анветангян, – не могли бы вы объяснить, зачем моему сотруднику надо это делать? Он, конечно, не против, но нам хотелось бы знать… быть, так сказать, в курсе…

– Alles ist sehr einfach, meine General[423]. Если товарищ подполковник попытается представить, что он попал с нынешним запасом своих знаний в 1949 год, то я попрошу его ответить на несколько вопросов, из ответов на которые всем станет ясно, что ваш der sogenannte Diderot[424], мягко говоря, водит вас за нос или, как минимум, чего-то недоговаривает…

– Հասկացար, Մարտուն ջան. Կատարի ինչ ասեց: Հանկարծ չը

խայտարակես:[425] – подбил на подвиг душевным словом генерал подполковника. – Давай, представляй!

Мирумян закрыл на минутку глаза, затем открыл их и доложил о выполнении приказа: Представил!

– Sehr gut, – одобрительно кивнуло светило.

– Very well[426], – перевел с одного германского наречия на другое заскучавший фигурант.

– Halt die Klappe, Schwindler![427] – рявкнуло светило.

– Shut up, swindler![428] – с невыразимой флегмой отозвался Брамфи.

– А это уже саботаж! – сделал далеко идущий вывод полковник Багдасарян. – За это статья полагается…

– Видимо, вы, товарищ полковник, не юрист по образованию. Иначе не стали бы легкомысленно бросаться столь тяжкими обвинениями. Это в худшем случае – создание помех следствию. Но поскольку никакого следствия нет, так как никакого дела не возбуждено, то и это обвинение полностью отпадает. Остается что? – Дидро обвел глазами присутствующих. – Правильно, папа! Остаются прения, которые per se присущи любому сборищу человеческих особей, именуемому совещанием…

– Order jemand Klappe es Anstoßing junge, oder ich verlasse das hohe Treffen![429] – заявило светило и угрожающее зашевелилось в кресле.

– Профессор, если я не переведу, никто не поймет ни того, что вы предъявили кое-кому из присутствующих ультиматум, ни тем более – в чем этот ультиматум состоит, – предупредил светило фигурант.

– Nein, ist nicht Notwedlich! Ich selbst![430] – вскричало светило. – Я сказал, что если…

– Мы не тупые, – прервал профессора на правах представителя единственной разрешенной в стране партии майор Хабарталов. – Мы поняли, что если кто-то не заткнет хлебало этому пустобрёху, вы сделаете это сами…

– Nun ja, in etwa so[431], – не слишком для светила уверенно подтвердило светило.

– Продолжайте, профессор. Подполковник Мирумян уже представил, что он в 1949-м году, правда, Мартун Сергеевич?

– Так точно, товарищ генерал! Жду вопросов по существу…

– Sehr… – начало было светило, но тут же осеклось, покосилось на Брамфи и продолжило по-русски, без всяких германских вкраплений. – Очень хорошо! Попытайтесь теперь, подполковник, предсказать что-нибудь из ближайшего к вам будущего. Я имею в виду то, что должно произойти в самом скором времени – в марте или в апреле 1949 года.

– В марте-апреле… 1949-го… – повторил Багдасарян и с готовностью забуксовал.

– Не спешите, сосредоточьтесь, – подбодрило светило.

– Вспомнил! – просиял подполковник. – Ленинградское дело было начато именно тогда, в 49-м…

– Когда именно? Назовите хотя бы месяц.

Мартун Сергеевич опять задумался, но месяца не назвал, зато вспомнил еще об одном памятном происшествии 1949-го года.

– Точно! Как я мог об этом забыть! Создание агрессивного военного блока НАТО! Ведь его в 49-м создали, ведь верно?

Подполковник с детской доверчивостью посмотрел сначала на свое начальство, затем перевел тот же взгляд на профессора. По всему было видать, что лет ему от силы не больше 16-ти, в себе он не шибко уверен, поэтому с особой надеждой ожидает похвалы и поддержки от старших товарищей. И они последовали – похвала и поддержка. Правда, не от тех, от кого ожидались.