Вторая жена

Далее он не мог продолжать, так как Майнау прервал его речь громким смехом. В эту минуту молодая женщина проскользнула в уборную, а оттуда в колоннаду. Нельзя было медлить ни минуты. Беспримерная выходка гофмаршала ясно доказывала ей, что в своем несправедливом требовании он рассчитывает на могущественную поддержку. Уверенному в победе жалкому гофмаршалу, с руками убийцы, суждено было вторично пасть, и на этот раз по своей собственной тяжелой вине! Как болело ее сердце за Майнау! Как любила она его, выдержавшего так мужественно неизбежные последствия своей любви к ней.

Она забыла, что оставила в зале мантилью и капюшон; не заметила, как прислушивавшиеся к спорящим голосам лакеи отступили перед ней в сенях, когда она, с обнаженной головой и плечами, в роскошном бальном наряде выбежала из дому.

Индийский сад представлялся ей опять в том же волшебном виде, освещенный серебристыми лучами бледной луны, как и в первую ночь, проведенную в Шенверте; но какую разницу представляли эти обе ночи! Еще сегодня же, несмотря на поздний час, суждено было, чтобы карающая рука Немезиды совершила переворот в доме баронов Майнау так же быстро, как буря сокрушила могучий банан.

Лиана шла так скоро, как будто и не касалась земли, отчего среди ночной тишины неприятно раздавался шелест ее длинного шлейфа. Войдя в густую аллею, любимое местопребывание попугаев и обезьян, она вздрогнула и остановилась: шум чьих-то шагов коснулся ее слуха.

— Кто тут? — спросила она, осторожно отступая к выходу.

— Егерь Даммер, баронесса, — отвечал человек с заметным смущением.

Она свободнее вздохнула и пошла вперед, а он, почтительно поклонившись, прошел мимо и остановился у противоположного выхода. Бросив взгляд в сторону, она поняла, что привело сюда Даммера: опустив глаза и пряча вспыхнувшее лицо, ей приседала одна из хорошеньких служанок замка; молодыми людьми, разлученными перемещением егеря в Волькерсгаузен, назначено было здесь свидание. У Лианы точно гора свалилась с плеч при мысли, что поблизости находятся живые люди.

Дверь индийского домика была заперта, окна завешены, а разбитые стекла двери забраны досками. Лиана тихо постучала, и осторожная рука отодвинула немного в сторону одну из плетенок. Вслед за тем дверь бесшумно отворилась.

— Если бы черный пришел, так не попасть бы ему сюда, — шепнула Лен, задвигая опять задвижку.

Покойница лежала на своей тростниковой кровати, покрытая белым полотном, а в кресле полулежал утомленный Габриель и спал глубоким сном. Ключница прикрыла его теплым одеялом; грустное личико его казалось еще бледнее от темной обивки кресла. Эта картина освещалась трепещущим пламенем восковых свечей, горевших в серебряном канделябре.

— Тоже остаток прежнего величия, который мне удалось спасти от жадного старика, — сказала ключница, указывая на великолепный канделябр. — Бедняжка была такою же госпожой в замке, как и другие, — пусть же будут отданы ей и последние почести.

Осторожными движениями откинула она покрывало. «Сердце бедного „цветка лотоса“ перестало уже биться, а между тем казалось, что прекрасная белая водяная роза на груди мерно поднимается от ее дыхания. Подушка и платье покойницы были усыпаны целыми водяными цветами.

— Их принес Габриель, — сказала Лен. — Это были ее любимые цветы, и бедный мальчик не раз получал за них побои от садовника, когда попадался ему у пруда.

С этими словами она нежно приподняла с подушки голову умершей, а Лиана дрожащими руками сняла с шеи цепочку; также легко вынула она и книжку из похолодевших пальчиков: они не оказывали уже ни малейшего сопротивления… Молодая женщина надела на себя цепочку, а злополучную книжку спрятала на груди.

— До завтра, — сказала она Лен глухим голосом и вышла вон.

Какое-то необъяснимое чувство стеснило ей грудь и заставило замирать ее сердце, как будто, надевши на себя серебряную цепочку, она пророчила свою собственную гибель. Напрасно всматривалась она с веранды в окружающую ее местность, напрасно прислушивалась, затаив дыхание, к малейшему шороху, — не было и признака присутствия вблизи ее живого существа. Ловчий и его невеста, верно испуганные ее появлением, ушли уже из сада. Но, сходя со ступенек веранды, она невольно содрогнулась — ей было страшно идти одной, а между тем она совестилась снова постучаться в запертую дверь и просить Лен проводить ее. Медлить тоже нельзя было: на ней лежала ответственность за каждую лишнюю минуту борьбы Майнау за своего сына.

Она быстро сбежала со ступенек и миновала розовый кустарник, но тут стоял тот, чье присутствие она предугадывала; лицо его было бледно и расстроенно, и белое пятно гуменца как-то странно выделялось на его темных кудрявых волосах, когда он, торжественно кланяясь, наклонял голову.