Вторая «Зимняя Война»

– Вы, вы, вы… – зашелся в приступе бессильной злобы Рюти, уже догадавшийся, кто перед ним стоит, – вы, проклятые русские империалисты, вы все время угнетали наш бедный народ, занимали наше место под солнцем, это из-за вас Финляндия такая маленькая и бедная! И теперь вы снова мешаете нам жить, пришли на помощь к большевикам, отбили германское наступление, а потом сделали так, чтобы большевики смогли победить нас, даже не заплатив за это положенную цену! Это только вы виноваты в том, что Финляндия потерпела поражение! Вы поставляли Сталину оружие, обучаете его солдат, ваши наемники сражаются в рядах его армии, которой командуют опять же ваши генералы… Ну что же, вы добились своего и можете этим гордиться – Финляндия пала в прах, и теперь вы снова можете издеваться над нами как хотите…

Но весь этот заряд злобы пролетел мимо цели, потому что посол Российской Федерации не возмутился, не вышел из себя, не стал кричать на дерзкого президентишку, топая ногами, а продолжал смотреть на злобствующего Рюти с холодной и уверенной усмешкой.

– Ответ ясен, – хмыкнул он, когда тот наконец выдохся и замолчал, – горбатого могила исправит. Вот видите, товарищ Сталин – перед вами ярчайший образец представителя так называемой национальной интеллигенции. Юрист по образованию и политик по призванию, он ненавидит не только русский, но и свой финский народ. Когда Финляндию сотрясали судороги Великой Депрессии, он был противником оказания помощи малоимущим слоям населения – мол, кто не вписался в рынок, тому лучше умереть. Надеюсь, теперь вам понятно: любая национальная интеллигенция, в том числе и в советских республиках, является генератором и питательной средой для формирования разного рода националистических идей, ибо вне националистической повестки для этих людей просто нет места. Господин Рюти – конечный продукт этой системы, такими ваши национальные интеллигенты в союзных республиках станут примерно лет через сорок-пятьдесят… Мы это у себя уже проходили.

– Мы это поняли, товарищ Иванов, – сурово сдвинув брови, кивнул Сталин, – и видим, что эксперимент товарища Ленина по признанию независимости Финляндии можно признать неудавшимся. Что касается всего остального, то это не тема нашей сегодняшней встречи. Но мы обязательно подумаем над этим вопросом, так сказать, в расширенном смысле. Есть мнение, что это действительно серьезная угроза. А сейчас господин Рюти должен подписать акт о безоговорочной капитуляции Финской республики и ее вооруженных сил, и тем самым хоть немного облегчить свою участь…

– Я ничего не подпишу, и не надейтесь! – выкрикнул Рюти, брызжа слюной. – Вам никогда не победить Финляндию и ее гордый народ!

– А вы за весь народ не отвечайте, – сказал Сталин, нехорошо глянув на пленного президента, – вы не вспоминали о нем, когда начинали эту войну, тем более неуместны эти выходки сейчас, когда ваша армия разбита, ваше государство уничтожено, но финские солдаты продолжают гибнуть в никому не нужных боях на Карельском перешейке и в других местах. Мы все равно закончим эту войну победой, но только если вы будете упрямиться, жертв с финской стороны будет гораздо больше.

– Нет, нет, и еще раз нет! – сказал президент Рюти, стараясь выглядеть гордо и непреклонно – он выпрямил спину и вздернул подбородок. – В тех боях гибнут не только финские солдаты… – Злорадство промелькнуло в его глазах. – И потому пусть все идет так, как идет. Я не буду подписывать никаких соглашений о капитуляции, а согласен только на подписание соглашения о временном перемирии.

Он сложил на груди руки, показывая, что его не сломить; он даже не подозревал, насколько смехотворно выглядел в этот момент: бледный и всклокоченный, в мятом, костюме, с неестественной гримасой на лице – упрямый президент был просто жалок. Находящиеся в комнате взирали на него с ледяной усмешкой и презрением; но ему хотелось думать, что он внушает им хоть какое-то почтение своей стойкостью и отвагой бросать в лицо обвинения.

– Лаврентий, – нарушив наконец тишину, произнес Сталин, неторопливо набивая табаком трубку, – ты сказал мне, что этот человек готов сотрудничать, а он начинает упрямиться и наглеть, несмотря на то, что находится у нас в плену. Мне это не нравится. – Сталин говорил ровным и размеренным тоном, но было в его голосе что-то неуловимо зловещее. – Даю тебе ровно сутки на то, чтобы ты объяснил ему, как он не прав. И еще… – Он с ног до головы смерил взглядом финского президента – причем так, словно перед ним был неодушевленный предмет. – Поскольку ему не жалко тех финских солдат, которые должны зазря погибнуть из-за его упрямства, то я разрешаю тебе в качестве наглядных пособий при объяснениях использовать его родных. Сына там, дочь или жену. Быть может, тогда он поймет, что у каждого финского солдата, от которых он тут так легко отмахнулся, есть семья, родители, братья, сестры, жены и дети. И вообще, есть мнение, что только тот, кто никогда не служил и не собирается служить в армии, с такой легкостью может относиться к вопросам жизни и смерти.