Вторая «Зимняя Война»

Казалось бы, живи и радуйся, но почти сразу после завершения войны с большевиками по приказу маршала Пилсудского офицеров русской службы стали удалять из армии как неблагонадежных… Воевал за Россию – значит, потенциальный предатель. Большинство новых внезапно образовавшихся из «борцов за свободу» генералов и полковников вообще не имели военного образования и ни одного дня не служили ни в одной армии, зато гонора и амбиций у них было хоть отбавляй. Выгнали из войска польского и меня. Хорошо хоть не записали в подозрительные, потому что так очень легко было оказаться в концентрационном лагере вместе с коммунистами, неисправимыми уголовниками, а также украинским и белорусским националистическим отребьем. Помыкавшись без места, мне удалось устроиться учителем начальной школы в родных местах. Потом женился, жена родила сына и дочку… И когда мне показалось, что все наладилось, на Польшу снова напал германец и меня снова призвали в армию. Но никаких подвигов я совершить не успел. Самодельные генералы-политиканы, как и положено дилетантам, просрали войну в две недели и удрали в Румынию, бросив еще сражающуюся армию и всю Польшу, в которой еще оставались люди, желающие сражаться.

И только после этого в страну, формально оставшуюся без руководства, начала входить Красная Армия – для того, чтобы не допустить оккупации Всходних Кресов германским вермахтом. Я сам там был и все видел. К тому моменту польские войска были полностью деморализованы бегством правительства и военного командования и уже почти не оказывали большевикам и немцам никакого сопротивления. Поскольку я был в военной форме, то большевики, конечно же, подвергли меня интернированию – и я оказался в лагере в Катыни. А потом стали вылезать старые дела, о которых, я думал, все уже забыли. Бывший царский офицер, служивший верой и правдой царю Николаю, потом участник советско-польской войны, да еще награжденный за это орденом – одни словом, получилось, что я активный антисоветский элемент, которого нельзя допускать к работе учителем, потому что он будет учить детишек только плохому. По счастью, я и близко не приближался к местам, где в двадцатом году содержались захваченные в плен красноармейцы – а то некоторые из моих товарищей по несчастью, имевших к ним непосредственное отношение, исправно получили свои десять лет лагерей без права переписки.

Неизвестно, до чего бы еще додумались следователи НКВД, чтобы из лагеря для интернированных отправить меня на свою большевистскую каторгу. Но тут немцы напали уже на большевиков, после чего фронт снова стремительно покатился на восток. Всего лишь чуть больше месяца потребовалось германским панцерам чтобы пробежать семьсот километров от Бреста до Смоленска – и вот уже первого августа немецкие часовые сменили на вышках советских. И тут посрамленными оказались те, кто говорил, что немцы, мол, цивилизованная нация и сразу должны отпустить нас по домам. Режим содержания даже ужесточился, и с питанием стало совсем худо. Если для большевиков мы были интернированными, чью преступную деятельность еще следовало доказать, то для германцев мы являлись военнопленными, и у тому же неприятным сюрпризом, с которым они не знали что и делать. Как я понимаю, германской армии хватало возни с пленными большевиками, а тут еще и мы, поляки.

А потом началось вообще черт-те что. Россия не Польша, и для нее семьсот километров – это не расстояние от границы до границы, а незначительное внедрение внутрь, как для слона дробина. Прорвавшуюся немецкую армию встретили выдвигающиеся из глубины свежие большевистские дивизии, каких не было и не могло быть у Польши. После этого наш лагерь оказался в самом эпицентре встречного сражения. Германцы, конечно, одолевали, ведь они превосходили большевиков выучкой, качеством снаряжения и вооружения, а также интеллектом офицерского состава, но те все равно дрались яростно, раз за разом переходя в контратаки. Некоторые из нас говорили, что это глупо, что плетью обуха не перешибешь, что оказывать сопротивление такой первоклассной армии, как немецкая, просто бессмысленно. В то же время я вспоминал свой опыт германской войны и думал, что драться с германцами можно и нужно, да только делать это следует в составе большой единой армии, создав такую силу, которую немцы просто не сумеют заглотить.