Второе лицо

Квартира Бородулиных оказалась заставленной самодельными книжными шкафами и стеллажами, между которыми висели большие цветные фото морских и горных пейзажей, отснятых Иваном Игнатьевичем.

Нелли Михайловна Бородулина, полная кудрявая блондинка лет тридцати, с первого взгляда не понравилась Некторову и привела в замешательство, когда бросилась ему на грудь и разрыдалась. Из-за спины ее выглядывали две девчушки лет семи и пяти, очень похожие на Бородулина. И эта похожесть неожиданно отозвалась теплом в груди. Детям сказали, что папа болен, поэтому, возможно, не захочет разговаривать с ними, и они были насторожены.

— Все равно это ты, Ваня, ты, ты! — исступленно захлебывалась на его груди Бородулина.

— Нет, Нелли Михайловна, — твердо сказал он и дружески обнял ее за плечи. — Но я буду навещать вас и детей, если хотите.

Она опять забилась на его груди.

— Хочу ли? Да боже мой, в любой час, любую минуту! И навсегда, на всю жизнь…

— Папа! — девочки обхватили его с двух сторон.

— Что, малышки, как жизнь? — деланно бодрым тоном спросил он.

— Их зовут Ира и Кира, — шепнула Бородулина.

— Ира и Кира, — повторил он.

— Какой ты стал смешной, — девочки рассмеялись. — Когда выздоровеешь, сыграешь с нами в «Тумборино»? — спросила младшая.

— Я потом все объясню, — всхлипнула Бородулина, прижала к его щекам ладони и долго смотрела в глаза. — И вправду, не совсем тот, — пробормотала она.

Долго еще после этого знакомства он важничал перед собой тем чувством ответственности, которое вдруг возникло в нем при виде бородулинских девочек. А сколько выдержки и такта он проявил в общении с Нелли Михайловной! Право, эта встреча и то, к чему она обязывала его, в какой-то мере искупали его черствость к Тоше.

То, что его, толстого, некрасивого любили, изумляло.

Пухлощекий человек в зеркале уже не отталкивал. Некторов воспринимал его уже спокойно. Он смотрел на него и думал о том, что и жена Бородулина, и Тоша, и даже Верочка выдержали в своей любви к нему жестокий экзамен и заслуживают большего внимания, чем Октябрева. Но вот поди ж ты, разберись, отчего его тянет к этой девчонке, мотающей его нервы на свой кулак. И разве не странно, что его сейчас больше занимают мысли об Октябревой, чем забота о своем будущем, неясном, как в ранней юности? Он вдруг полюбил больничную палату, потому что сюда заглядывала Октябрева. Встретиться же с ней за пределами клиники у него не хватало духу.

Он лежа рассматривал себя в потолочном зеркале, когда стук каблучков в коридоре оповестил, что его мучительница сейчас будет здесь. Тело его напряглось, щеки предательски вспыхнули.

— Все модничаете? — буркнул он, заметив плиссеровку на ее кофточке. — И вообще, когда у вас конец практики?

Октябрева протянула ему градусник:

— Я вам надоела?

— Очень!

— Благодарю. Вы мне тоже. — Она присела, вынула из халатика флакончик с маникюрным лаком и стала подкрашивать ногти. — Вам не кажется, что уже пора уходить из этой конуры? — сказала она. — Косовский не решается предложить вам что-нибудь, между тем, время и самому подумать о себе.

— Почему Косовский сегодня не был на обходе?

— У него неприятность.

— Кто-нибудь умер?

— Да.

— Кто?

— Обезьяна.

— Клеопатра?

— Кажется.

Октябрева мельком взглянула на него и замерла. Лицо Некторова исказила гримаса ужаса. Он медленно встал. Градусник выскользнул из-под руки.

— Что с вами? — она бросилась к нему.

— Отчего она умерла? — наконец выговорил он.

— Неизвестно. Знаю только, что Косовский очень дорожил ею. — Догадка вдруг мелькнула в ее глазах, и она испуганно прикусила губу.

— Мне нужно побыть одному. — Он тяжело опустился на койку.

Она попятилась к двери и, мысленно проклиная себя, вышла.

Некторов судорожно притянул к себе подушку, зарылся в нее, будто скрываясь от незримой, подступившей вплотную угрозы. Неужели что-то упустили, и его срок тоже отмерен какими-то жалкими месяцами? Да что там месяцы, в любую минуту и секунду может прерваться его связь с миром. Черная тяжесть навалится на него, придавит, расплющит, и уже не будет ничего. Ничего. Боже мой! Ему подарили способность дышать, двигаться, говорить, любить… А он, вместо того, чтобы наслаждаться каждым мгновением, неделями валяется на этой койке и терзает себя никчемными, жалкими мудрствованиями. И ведь уже побывал по ту сторону, но свершилось чудо, а он до сих пор не понимает этого.

Встал. Как бы не веря себе, что живой, сделал несколько шагов, согнул руки в локтях, подпрыгнул. Сердце колотилось сильно и болезненно. И эта неожиданная боль была тоже одним из компонентов его бытия, физическую полноту которого он никогда так остро не ощущал.

— Надо что-то делать, что-то делать, — забегал он по палате. Бросился к шкафу и стал поспешно переодеваться.

Во дворе института наткнулся на служителя питомника. Тот испугался, когда он схватил его за плечи и встряхнул:

— Что с Клеопатрой? Отчего она умерла?