Второе место

– Моя жизнь не что иное, как трагедия, – сказал он мягко. – В конце концов, я всего лишь нищий, просящий подаяния, и так было всегда.

Я была с ним совершенно не согласна и сказала ему об этом. Не быть рожденным в женском теле – уже удача: он не замечал собственной свободы, потому что не мог понять, как вообще ему могло быть в ней отказано. Просить подаяния – само по себе свобода, по крайней мере, это подразумевает равенство с нуждой. Мои же опыты потери, сказала я, всего лишь показывали безжалостность природы. Раненые в дикой природе не выживают: женщина не может отдаться на волю судьбы и рассчитывать, что останется целой и невредимой. Ей приходится самой бороться за свое выживание, и как после этого она может нуждаться в каких-то объяснениях?

– Я всегда думал, что вам не нужны объяснения, – пробормотал он. – Я думал, что вы откуда-то уже всё знаете.

В его тоне было что-то саркастичное: в любом случае, помню, он как-то попытался пошутить, что женщины владеют каким-то божественным и вечным знанием, и это означало, что ему не нужно о них переживать.

Он сказал, что думает попробовать себя в портретах, пока он здесь. Будто бы смена обстановки позволяет видеть людей более отчетливо.

– Я хотел спросить, – сказал он, – как думаешь, Тони согласится мне позировать?

Этот вопрос был таким неожиданным и настолько противоречил моим ожиданиям, что я восприняла его как физический удар. Перед нами раскинулся пейзаж, который я видела его глазами и в котором все эти годы видела его руку, а он поворачивается и говорит, что хочет нарисовать Тони!

– И еще Джастину, – продолжил он, – если ей это будет по душе.

– Если ты собираешься кого-то рисовать, – закричала я, – то это должна быть я!

Он посмотрел на меня слегка насмешливо.

– Но я не вижу тебя, – сказал он.

– Почему не видишь? – спросила я, и, думаю, это были слова, которые лежали на самом дне моей души, это был вопрос, которым я всегда задавалась и всё еще задаюсь, потому что пока так и не получила ответа. Я не получила ответа и тем утром, Джефферс, потому что в тот момент мы увидели, как к нам приближается Бретт, и моему разговору с Л, таким образом, был положен конец. В руках у нее был какой-то сверток, который оказался постельным бельем из второго места, и она попыталась сунуть его мне, хотя я так и стояла на мокрой траве в ночной рубашке.

– Представь себе, – сказала она, – я не могу спать на этом белье. Оно раздражает кожу – я проснулась с лицом, похожим на разбитое зеркало. У тебя есть что-нибудь помягче?

Она шагнула ко мне, переступив черту, обычно разделяющую людей, которые друг другу не близки. На вид с ее кожей всё было в порядке, она сияла молодостью и здоровьем. Бретт наморщила свой маленький носик и уставилась на меня.

– У вас такое же белье? Похоже, оно и на тебя так действует.

Л проигнорировал эту бесхитростную наглость и продолжал любоваться пейзажем, сложив руки на груди, пока я объясняла, что всё постельное белье у нас одинаковое и что его легкая шероховатость – результат того, что оно из натуральной ткани и полезно для здоровья. Я не могу, добавила я, предложить ничего другого, если только не съезжу в город, из которого мы забрали их вчера, где есть магазины. Она посмотрела на меня умоляюще.

– Это совсем невозможно? – спросила она.

Каким-то образом мне удалось вырваться – невероятно, как Бретт могла заставить тебя почувствовать себя в ловушке даже на открытом пространстве, – и я побежала обратно в дом, бросилась в душ и мылась и мылась, будто надеясь, что сотру себя до полного исчезновения. Позже я отправила к ним Джастину и Курта спросить о всех необходимых вещах, которые можно купить в ближайшем городке, и если тема постельного белья и всплывала еще раз, то я этого не слышала!

Джастине весной исполнялся двадцать один год, Джефферс, это тот возраст, когда человек начинает показывать свое истинное лицо, и во многом она раскрывала себя совсем не так, как я думала, и в то же время неожиданно напоминала мне многих знакомых. Я не думаю, что родители всё знают о своих детях. То, что мы видим в них, – это, скорее, то, какими они не могут не быть, или то, что они не могут не делать, а не то, какими они намереваются быть, и это приводит к разного рода заблуждениям. Многие родители, к примеру, убеждены, что у их ребенка есть художественный талант, тогда как у него нет ни малейшего намерения стать художником! Пытаться предсказать, что выйдет из ребенка, – всё равно что блуждать во мраке: мы просто пытаемся сделать процесс воспитания более интересным и скоротать время, как коротаем время под хорошую историю, но значение имеет только то, что в конце концов дети выйдут в мир и останутся в нем. Думаю, они сами знают это лучше всех. Меня никогда особенно не интересовало понятие сыновнего долга или получение от Джастины полагающейся матери дани, и поэтому в наших отношениях мы довольно быстро добрались до самого существенного. Я помню, как в лет в тринадцать она спросила, каковы, на мой взгляд, пределы моих обязательств по отношению к ней.