Второй год

Мартын встал к заднему борту. На уровне груди от стойки до стойки над задним бортом висел широкий брезентовый ремень, крепленый к стойкам карабинами и, вероятно, специально для таких случаев придуманный. Одной рукой Мартын взялся за этот ремень, а второй расстегнул ширинку. Его струя не смогла прибить шлейф летящий за нами пыли. Желая тут же доказать пацанам, что я герой не меньший, чем Мартын, я встал к ремню с другого края, ухватился за него, расстегнул пуговицы на брюках, но ничего не последовало. Я смотрел на пыль, летящую из-под борта, на артиллеристов которых мы только что проехали, на горы по которым стреляли гаубицы и… бездействовал. Организм ни капли не желал возвращать назад природе. Тряска на ухабах вызвала спазмы мочевого пузыря и я в такт движению махал своей совершено сухой мужской гордостью как фехтовальщик шпагой. Простояв как дурак минуты две впустую, я застегнулся и вернулся к кабине. У сменившего меня Шкарупы получилось так же легко как и у Мартына.

"Будем тренироваться", — предупредил я сам себя.

Грузили в Айбаке, со склада, который охраняла восьмая рота. Дежурный по роте открыл большие двустворчатые ворота и водила стал сдавать задом к штабелям. Мы попрыгали из кузова. Грузить артсняряды было жутковато — рванет один такой, сдетонируют сотни других в штабелях и все мы вместе с КАМАЗом превратимся в пар. Шкарупа с присущей ему расторопностью откинул замки и открыл один ящик. Мы знали принцип действия, гранат, мин, запалов, детонаторов и поэтому, грузить их не боялись. Гранаты Ф-1 вообще использовались в хозяйстве вместо молотка. Теперь нам нужно было ознакомиться с содержимым ящика и попробовать догадаться о тактико-технических характеристиках артиллерийского заряда калибра 122 мм. Ничего особенного в ящике не было: два серых тяжелых конуса снарядов и два латунных стакана с зарядами. Мартын поставил один стакан на попа: в торце была перемазанная солидолом крышка с тесемкой. Мартын потянул за тесемку и вытащил крышку из стакана гильзы — четыре любопытных носа моментально были сунуты в дырку. В дырке не было ничего интересного, только полотняные колбаски с артиллерийским порохом. Аскер надорвал один мешочек и в ящик посыпался порох, но не такой как наш, пехотный — серый, с металлическим отливом, а желто-зеленый, похожий на пластмассу и по форме смахивающий на рожки. Обыкновенные рожки, которые хороши с котлетами или вареной колбасой. Мы закрыли ящик почти разочарованные — устройство показалось нам слишком простым. Даже КПВТ устроен и то сложнее.

"Ну вот! А все говорят "пИхота, пИхота", — удовлетворенно отметил я, — "а у артиллеристов-то у самих всё устроено куда как проще, нежели в доблестном стрелецком войске! Ничего премудрого в этих снарядах нет. Вот узнать бы еще принцип работы взрывателя…".

— Ну, что, сынки? — за нашими спинами возник прапор с пушками на воротнике хэбэшки, — Взяли?

Мы с Аскером полезли в кузов, чтобы принимать и укладывать ящики, а Мартын со Шкарупой стали подавать их из штабеля. С полчаса мы бережно и аккуратно брали каждый ящик, осторожно поднимали его в кузов, затаив дыхание переносили и мягко укладывали на место. Через полчаса мы устали, а через час, когда загрузили КАМАЗ под потолок — сдохли. После того, как нас приободрил прапор-артиллерист, работа пошла живее. Прапорщик посмотрел на нас и сказал:

— Что вы их носите как няньки младенцев? Там предохранитель стоит: пока заряжающий чеку не выдернет, снаряд не взорвется.

— А если уроним, товарищ прапорщик?

Товарищ прапорщик махнул на нас рукой, будто мы спросили не знаю какую глупость:

— Да что им сделается? Я их столько уже переронял…

Остатки кузова мы забивали по принципу "раз, два, взяли": с раскачки ящики летели наверх штабеля и плюхались там с таким же грохотом, как если бы внутри были консервы. Разгружать КАМАЗ сил у нас уже не было никаких и мы просто ногами выпихивали ящики из кузова на позиции артбатареи. Расчет орудия поднимал эти ящики из-под КАМАЗа и складировал чуть в стороне. С некоторых ящиков при ударе об землю слетали крышки, снаряды и заряды вываливались, но никто из пушкарей не упрекнул нас в небрежности. Во-первых, по нам было видно, что мы вымотались, а во-вторых пушкари знали эту работу лучше нас и отнеслись с пониманием.