Второй круг

— А берега здесь высокие. Не поцеловаться бы. Нижняя кромка облаков не достает земли. Так я понял?

— Так, — согласился Росанов, — если это облака, а не туман.

— Ныряем?

— Почему бы нет?

— Займи место второго пилота. Только по приборам. За борт не глазеть.

— Есть!

Самолет пошел на снижение. Погрузились в белый мрак, стало трясти, капли воды побежали по обогреваемым поверхностям остекления, как насекомые. Исчезли красные крылья самолета, вместо них стала белая, рыхлая, с краснотцой масса.

«А вдруг это туман?» — подумалось Ирженину, но тут белизна стала неуловимо меняться: в молоко медленно вливалась прозрачная вода.

— Сто метров, — сказал Росанов.

Теперь нижняя кромка беспокойно ворочающихся серых облаков была над головой.

— Костры! — сообщил штурман.

— Вижу. Зайдем с суши.

Выполнив заход на посадку, он не увидел ожидаемых костров и заволновался: это уже ни в какие ворота не лезло.

— Командир, — услышал он слишком спокойный голос Росанова, — по радиовысотомеру высота пятьдесят, а по барометрическому мы под землей.

— Как? — вырвалось у Ирженина, и он ощутил холод между лопатками и не увидел, а скорее почувствовал костры. Они были выше самолета, на вершине плоской горы. На самолет надвигалась размытая в сумерках, дымящаяся стена. И Ирженин сделал единственное изо всех возможных в этот миг необходимое движение — плавно (не рванул, плавно!) взял на себя штурвал и слегка дал ногу.

В следующее мгновение он уже не думал об этом приключении, оставившем во рту кисловатый привкус страха, так как нужно было довернуть чуть вправо.

Войдя в «коридор» между двумя бочками с горящей в них соляркой, он увидел впереди еще два огонька.

Но на земле, в неестественной, звенящей тишине выключенного мотора, он снова подумал о том мгновении, которое могло быть последним в его жизни и жизни его товарищей.

«Ладно. Обошлось», — подумал он. Мир вновь приобрел прочность. Он выглянул в форточку и ощутил внезапную радость.

Росанов закурил.

— Этим не говори, — сказал Ирженин, — чего им зря нервничать?

Росанов заулыбался. Ирженин давно не видел, чтоб он так радовался.

— Чему обрадовался?

— Ну… ну… что все обошлось.

— Не испугался?

— Откровенно?

— Откровенно.

— Не испугался.

— Ну ты у нас герой.

А в самолете уже слышались разговоры, шаги, стук.

— Пойдем, герой, погуляем по городу. И движок посмотри. И подсуетись насчет горючки.

Были светлые сумерки. Горела с копотью солярка в бочках, освещая неровным светом сгрудившихся у самолета людей, русских и ненцев, и оленьи упряжки. На одной нарте лежал бледный пожилой ненец. Его лицо при других обстоятельствах могло бы показаться Ирженину приятным и даже мудрым. Старик как будто видел то, что недоступно другим людям. Росанов, глядя на старика, пришел в крайнее волнение.

— Что с тобой? — спросил Ирженин.

— Ты помнишь, я тебе говорил о «просветленном»? Ну, вокруг человека как бы сияние? Ну, это Юрина теория о просветлении и о спокойном отношении к смерти.

— Помню.

— Так это он. Тот старик, вокруг которого сияние.

— Да ну?!

Ирженин поглядел на самоубийцу.

— А что побудило его попытаться перейти в иной мир?

— Сейчас узнаем.

Росанов обратился с этим же вопросом к первому человеку, который показался ему побойчее.

— Непонятно, — заговорил человек, — передовой оленевод. Что характерно, орденоносец. Добрейший человек. Не захотел на пенсию. «Я, — говорит, — неграмотный, я не могу, как тунеядец, целыми днями книжки читать. Я умирать буду. Без работы я не умею». Ну а начальство не поняло его. Оно решило, что от безделья еще никто не умирал. Тогда старик нарисовал карту, обозначил место, где его похоронить и где найти тело и ружье. Что характерно, очень умный старик, хотя и неграмотный. Вместо подписи ставит родовую тамгу. Очень хороший человек. Прямо ну светлый человек.

Росанов и Ирженин переглянулись.

Росанов пошел хлопотать о дозаправке: после ошибки штурмана бензина могло не хватить. Но бензина здесь не было.

Пошли на взлет. Ирженин, делая круг, бросил прощальный взгляд на огни и людей, задравших красные с холода лица. Некоторые махали руками.

Через полчаса полета Росанов сказал:

— Придется где-нибудь подсесть. Лететь дальше нельзя.

— Бели б не встречный ветер, могло бы и хватить, — сказал Ирженин, — путевая скорость совсем мизерная.

Он повернулся к радисту и сказал:

— Поговори с Н.

Рука радиста задрожала на ключе.

— У них только автомобильный, — сказал он.

— Надо садиться, — сказал Росанов.

— Может, дотянем на остатке?

— Нет. Впрочем, если охота садиться в тундре или на воду, не возражаю.

Когда сели в Н., врач спросила:

— Уже прилетели?

— Нет, — ответил Росанов, — подсели на заправку.

— А что будем делать с автомобильным бензином? — спросил Ирженин.

— На среднем режиме можно работать и на нем. А взлет и посадку произведем на родном бензине. Сейчас только перекачаем родной в одну плоскость, а другую зальем семидесятым полностью.

— Как же ты перекачаешь? Ведь тут не предусмотрены перекачивающие насосы на случай разгильдяйства и самодеятельности.