Второй круг

Раздался звонок, и тут же вошла женщина, так как дверь была по-северному не заперта, и сказала, что нужен врач.

Жена Максима проглотила пару пельменей, поднялась и положила вилку. Она торопливо оделась и взяла с собой всегда собранный чемоданчик. Ей дали на дорогу яблоко. Она взяла второе.

— Больному, — пояснила она.

А стол был прекрасен: пельмени с мясом, грибами, картошкой. Копченая оленина, олений язык, рыба нескольких сортов. Все наслаждались жизнью.

Жена Максима вернулась часа через полтора. Она залпом выпила рюмку спирта, к которой раньше не притрагивалась, и расслабленно села на диван.

— Что там? — спросил Максим.

— Не пойму, что с ним, — вздохнула Зоя. Росанов вдруг понял, как она молода. Наверное, год или два, как закончила институт.

Разговоры прекратились, и все посмотрели на Зою.

— Ты бы, мать, шубу сняла, — сказал Максим с шаржированным упреком. Зоя не обратила внимания на его предложение.

— Температура около сорока-… Ребенок… Мальчик. И судороги. А легкие чистые. Ничего не пойму! Мать с ума сходит.

— Так оно и должно быть, — заметил Максим назидательным тоном, — мать должна сходить с ума. На то и мать.

— Я не могу поставить диагноза. Я не пойму, что с ним. У него как будто все в порядке.

Зоя смахнула слезы и поднялась. Некоторое время она ходила взад-вперед по комнате, потом сняла шубу, но тут же снова надела и двинулась вон.

— Ты куда?

— Туда.

Она вернулась, вытащила из холодильника коробку, положила в чемоданчик и направилась к выходу.

— Засандаль ему пенициллина, — посоветовал Максим.

— Я сделала укол.

— Ты, Максим, оказывается, здорово разбираешься в медицине, — сказал кто-то.

— Не больше, чем она, — ответил тот.

— А отец мальчика в Булуне. Наверное, ничего не знает, — сказала Зоя. — Что делать? Что делать? Вот когда самоубийца на Канине умирал, я знала, что делать, а сейчас я в панике.

— И этого оживишь, — успокоил Максим.

Росанов поразился тесноте мира.

Зоя только протянула руку, чтобы открыть дверь, как та Сама раскрылась и на пороге неожиданно явилась исполинская фигура Ивана Ильича Нерина. Мужчины загалдели, полезли из-за стола в прихожую, тесную из-за пальто и курток. И все, даже самые рослые и крепкие, выглядели незавершенными и узкими рядом с Иваном Ильичом. Женщины — так показалось Росанову — застеснялись, словно малые девочки, и очень похорошели.

— Я… это… огонек… окно, — забасил Иван Ильич и, относясь к Росанову: — Здравствуйте, товарищ журналист.

— Ты — журналист? — удивился Максим.

— Шутки Ивана Ильича, — оправдался Росанов.

— И это… тебе… карточный долг из Магадана… И привет… и пленка к фото… И эти яблоки… Москвы… Дыня — Алма-Ата…

Зоя глядела на Ивана Ильича во все глаза.

— А что у тебя… эти… ну… глаза наплаканы? — обратился он к Зое, как-то нечаянно оттесненной мужчинами.

Зоя, наверное, из почтения к Ивану Ильичу сама вдруг стала косноязычной и покраснела от смущения.

— Мальчик… два года… температура сорок… легкие чистые… не пойму что… судороги…

Иван Ильич о чем-то задумался, или, лучше скажем, замолчал. И все умолкли, словно ожидая какого-то особенного совета.

— Иди… к нему… сейчас… иди… вот, — сказал Иван Ильич и неожиданно погладил ее по голове, — умница, ну, ступай теперь, ступай…

Когда дверь закрылась, все заговорили разом, забыв о мальчике.

Выбрав один из десятка вопросов, Иван Ильич ответил:

— Я… это… еду в Н. …там… надо регламент выполнить, однако… хорошо. Погода в Магадане… минус семь, как вылетал… снег и ветер.

— Погода у нас плохая, — пожаловался кто-то, — так действует на нервы.

— Потерпите… послезавтра будет… снег… Есть тут Росанов? Кто он?

— Это я.

Иван Ильич поглядел на Росанова, покрутил головой, полез в карман и вытащил письмо. Росанова внезапно прошиб пот.

— Прошли… на высоком… этом уровне… коллективное письмо… Техники… благодарят.

— Какие испытания?

— Аэросани… Видел… хорошо…

— Не замерзает решетка?

— Нет… хорошо…

Разговор был обычный: перепускали из пустого в порожнее. Всем были хорошо известны действующие лица любого рассказа.

Через полчаса вернулась Зоя. Все взгляды обратились на нее.

— Все хорошо, — сказала она, — температура упала, судороги прекратились, и сейчас, — она глянула на Ивана Ильича и заспотыкалась, — он… это… ну, спит, одним словом… Что с ним? Не пойму. Почему все прошло, тоже… Спасибо вам, Иван Ильич.

— За что? Себе говори… А зачем? Слезы? Убери! Не надо.

Зоя тут же послушно вытерла слезы и улыбнулась. И все заулыбались. И Росанов совсем забыл о своих бедах. Он видел себя на каком-то островке, освещенном солнцем, где в самом воздухе разлиты свежесть и покой. И вокруг друзья, загорелые, как пираты, в латаных штанах, босиком, и малознакомые женщины… И где-то за пальмами покачивается мачта яхты… Словом, чепуха какая-то лезла в голову — некая идея в картинках безоблачного счастья на манер Александра Грина.

В окно ударил ветер и бросил пригоршни скрипнувшей по стеклу пыли и песка. И Росанов протрезвел.

— Спасибо, — поднялся он, — всего хорошего.

— Сиди! — замахал рукой Максим. — Еще не спето столько песен. — Он показал на пельмени.

— Надо встать пораньше, чтоб начать пораньше.