Второй круг

К самолету подкатили трап, на свет божий вышли пассажиры и экипаж.

Командир подошел к нему и поздоровался за руку.

— Как дела?

— Лучше всех, — весело ответил Росанов.

— У меня тоже все чика в чику. Куда сейчас?

— В Тикси. Мотор менять.

Росанов забрался в самолет, занял свое место, вытащил из кармана отверточку и подвернул на стоящем спереди кресле винт стопора: теперь спинку на этом кресле не откинуть, и, следовательно, не будут давить ему на колени. Свое же кресло он снял со стопора и опустил спинку почти горизонтально. У Костенко он не выспался, был сердит на весь мир, и его не мучили угрызения совести из-за того, что впереди сидящему будет неловко.

Впереди сели два молодых человека, и Росанов не без злорадства поглядывал, как сидящий перед ним малый пытался откинуть спинку кресла. Он смотрел на его розовый затылок, на его крепкие розовые уши и светлую щетинку на затылке и ехидно улыбался.

«Но черт с ним, — думал он, — тоже, наверное, хорош гусь. Поди, живет без последствий. Посиди, посиди торчком. Трудности закаляют волю. Давай, давай, жми», — подбадривал он молодого человека.

Росанов думал заснуть, но вспомнил, что стюардесса разбудит из-за карамельки.

Пассажиры заполняли салон.

Вокруг были все северные пассажиры, привыкшие к самолетам, как горожане к трамваям. Нигде не слышалось разговоров о «воздушных ямах» (что это еще за «ямы»?), никто не храбрился и не болтал языком, показывая, будто бы не боится, однако все стремились в «хвост», где якобы безопаснее.

Росанов глядел на затылок волевого парня, который, похоже, решил во что бы то ни стало сломать кресло.

— Позвольте! — обратился Росанов к нему, тот обернулся и с любопытством уставился на Росанова. — Не давите на спинку. Я сейчас все устрою.

Он подвернул стопор. Парень откинул спинку и горячо поблагодарил своего спасителя.

Дежурная пересчитала пассажиров, пересчитала посадочные талоны и бодро, по-спортивному сказала:

— Счастливого пути, товарищи!

— Физкультпривет! — сказал Росанов.

В Тикси стояли мороз и пыль.

Он пошел в гостиницу и сразу отыскал московских техников.

Появление инженера — все-таки начальство! — вряд ли в ком могло вызвать особую радость. Техники, сидя в одном номере, глядели на Росанова исподлобья, тем более был он чужой инженер, с ним можно особенно и не церемониться. Росанов это почувствовал. Он бодро поздоровался и прочитал текст телеграммы.

— Все ясно? — спросил он.

— Все, — ответили техники.

— Успеем?

— Может, и успеем.

— Отдыхайте. Завтра подниму рано. Я в одиннадцатом номере.

Он открыл дверь своего номера и увидел Войтина. Войтин сидел за столом. Перед ним лежали разбросанные по винтику часы и сумка со слесарным инструментом.

— Привет! — сказал Росанов. — Как жизнь?

— Хорошо! — ответил Войтин совершенно искренне.

Росанов подумал, что давно не встречал человека, который живет «хорошо»: все или «ничего», или «по-всякому», или «нерегулярно».

— А здесь чего сидишь?

— Проштрафился. Сняли с летной работы на три месяца. Сюда прислали менять движок на «восемь-восемь». Под твое начало.

— Чего ж не начали демонтаж без меня?

— Я этих техников видеть не могу. У них не руки, а черт знает что! У нас в полярке таких «бойцов» гнали грязной метлой… Один себя молотком по пальцу ударил. Не уважаю таких, которые сами себя калечат. Сам возись с этим добром, а меня — уволь!

Войтин говорил, не отрываясь от работы.

— Но двигатель могли бы содрать. Дело нехитрое!

— Уволь, инженер, уволь! А работать буду после того, как они уйдут спать. Или вообще не стану.

— Взял бы на себя миссию воспитания этих мальчишек.

— Нет, инженер, это не по моей части. Это по части Ирженина… А вот куда делось тогда масло, до сих пор не пойму.

— Я бы тебе рассказал, да, боюсь, ты шум поднимешь. А тут замешано начальство.

— Ну, если так, то я буду молчать как рыба об лед. Ведь схватываться с ним — то же, что целоваться с львицей: страшно и никакого удовольствия.

Когда Росанов закончил свой рассказ, Войтин закончил ремонт часов.

— Сам докумекал? — спросил Войтин.

— Сам. Чьи это часики?

— Есть тут одна… Подруга дней моих суровых. Работает на метео.

«И этот гусь лапчатый, — подумал Росанов, — как это омерзительно, когда мороз и пыль!»

— А Ирженин, наверное, сейчас дома сидит, — заговорил Войтин, — книжки читает, мальчишек своих дрессирует да по девке страдает. И девку его я видел. Ничего. В порядке. Но таких много. А ему только свистни — и всяких разных табун набежит. Выбирай каких хошь: рыженьких, черненьких, ушастеньких. Вот и тут по нем страдает одна врачиха. Замужем, ребенка имеет, а страдает. Но он благородный. Он на нее ноль внимания. Говорит: «Нельзя путешествовать около семейной пары — будут дурные последствия».

Росанов выслушал монолог Войтина и сказал:

— Нет, он сейчас на дежурстве в Самоедской. А где живет местный инженер?

— Рядом.

— Не знаю, удобно ли беспокоить его в нерабочее время.

— Если по делу, а не ради зубоскальства, то удобно. Что бы такое сделать?

Войтин стал осматриваться, ища работы.

— У тебя, кстати, есть электробритва? — спросил он. — Если есть, я тебе на ней щетки поставлю вечные. С самолетного генератора.