Второй круг

«Ну да, — вспомнил он, — все, что он говорил, сбывалось. Говорил он всегда вроде бы не думая, слова у него вырывались сами собой… Впрочем, он, наверное, уже все решил для себя и все передумал… Ну конечно же, глупо из могилы делать «неприступную крепость»… Я знаю, Витя, чего ты больше всего боишься. Ты боишься ребенка, который поглядит на тебя невинными глазами и доверчиво протянет тебе ручонку… И из страха причинить этому ребенку боль ты готов спрятаться в крепость, из которой, правда, нет выхода… А чем ты, дорогой мой, лучше Вадика, прохвоста, который бил тебя в детстве под дых каждое утро? Чем? Только своими «страданиями» и «пониманием»?.. Витя, а может, этот «подлец» Вадик сделал тебя и трусом? Ну да, мать, значит, хотела, чтоб ты был «обветренным» и «мужественным», выводила тебя обсыхать на ветру, а этот получеловек хотел сделать из тебя труса. Ведь удары в детстве раскатываются волнами по всей жизни… И, значит, вся твоя жизнь — это некая борьба между Матерью и всякого рода вадиками… И эти вадики неусыпно ходят за тобой по пятам и ждут, когда ты сделаешь что-то не так. Ну и на всякий случай, чтоб ты вдруг не почувствовал себя человеком, бьют под дых… Но, если б твои поступки были правильными, эти бесы были бы посрамлены и оставили тебя в покое. Вот Ирженину бояться нечего. Он и от доктора Зои вовремя ускользнул. Понял, что встреча с ней и даже просто разговор с глазу на глаз — ложный шаг. И Маше нечего бояться этих подлецов. И Ивану Ильичу…»

В 3. работы было в два раза меньше, чем дома, но считалось, что тут выполняется государственное задание (как будто в другом месте оно негосударственное!) — возили трубы для нефтепровода, — и весь техсостав, командированный на выполнение этого важного народнохозяйственного задания, получал здесь свою зарплату независимо от зарплаты и командировочных по месту постоянной работы. А работы выходило мало из-за того, что произошла задержка труб. Короче, было бы все прекрасно для Росанова, если — б не приходилось часть рабочего времени простаивать. Думая о работе в Тикси, он не чувствовал никакого удовлетворения. Но в Самоедской из-за аэросаней и некоторых трудностей, требующих личной ответственности, атмосфера была совсем иной.

«Эта забава — аэросани — сделала нас братьями, — думал он, — а разгильдяйство бортмеханика доказало, что наше братство не просто прекраснодушие, но и дело. Вот почему мне хочется вернуться в Самоедскую, а не в Тикси. И все из-за того, что в Тикси я не сделал ничего хорошего. Выходит, в наших силах сделать плохим или хорошим целый поселок».

Еще он думал:

«Человек, продукт изобилия, многознания и свободы, может превратиться в откормленное и тоскующее животное. Не хочу наследовать мечту тупого, серого, голодного раба, который мечтал только об обжорстве и ничегонеделании. Хочу действовать…»

Случай помог придумать занятие для техсостава. Как-то его спросили:

— А Росанов, левый полусредний из «Спартака», случаем не твой родственник?

— Братишка, — соврал он и тут же вспомнил, что местная футбольная команда известна своей непобедимостью. 3-ские техники обыгрывали команды всех проходящих кораблей и все наспех сколоченные команды из командированных.

— Может, тогда наберешь команду? Может, потренируешь ее? Сыграем.

— Наберу, — сказал он не моргнув глазом. — И потренирую. Обдерем. Ящик шампанского. Но раздобудьте бутсы. Играть в унтах или тапочках мы не согласны.

«Ну и какая разница: аэросани или футбол? — подумал он. — Футбол даже полезнее и безобиднее для окружающей среды».

И нечаянно вспомнил соседку и детишек, которые что-то искали в траве. «Что ищете?» — спросил Росанов. «Щавель», — ответила соседка. «Сейчас уж нет никакого щавеля». — «Я знаю. Важна цель», — ответила мудрая соседка.

«Ну да, важна цель», — подумал он и направился в библиотеку — почитать о футболе. Сам он в футбол играть не умел: не было у него «чувства мяча».

«Ну вот, — подумал он, — и обо мне здесь вспомнят: «Ну, тот малый, который организовал футбольный матч, его брат в «Спартаке»… Ну, когда мы впервые проиграли командированным».

Первую же зарплату Росанов сумел отправить Нине и, словно в ответ, получил сразу же письмо из дому.

«Здравствуй, милый Витюшка! — писала Нина. — У нас все хорошо, чего и тебе желаем. Все хорошо, да без тебя все плохо. Мы очень по тебе соскучились. Особенно Настька. Когда она видит самолет, то показывает на него и сообщает: «Папа».

Я тебя, Росанов, очень люблю и буду любить, даже если помру…»

Он вспомнил о существовании Люции Львовны и ее письмо о том, что у него к сорока годам отрастет брюшко, на счету будет «кругленькая сумма», а ребенку на «кашку» она всегда заработает, и пошел на почту.

Он представил, как вытягиваются губы Люции Львовны при произнесении слов «кругленькую» и «кашку». Он вспомнил, как у нее на верхней губе проступает крупными каплями пот и зубы всегда вымазаны губной помадой.

«Ну да, у нас всегда охранялись и охраняются права матери и ребенка», — напоминала она.

Он взял бланк телеграммы и начал писать.