Второй круг

…Всю смену он старался не попадаться на глаза Михаилу Петровичу. К счастью, на восточном секторе был самолет, на котором никак не запускался второй двигатель, потому матчасть считалась неисправной и ложилась черным пятном на весь участок. Предыдущая смена уже возилась с системой запуска, но не сумела найти причины дефекта. Росанов любил хитрые дефекты: когда ими занимаешься, можно не отвлекаться на чисто административные обязанности. На самолете он проторчал всю смену, отыскал причину отказа, запустил мотор и дал в ПДО[2] готовность, сняв таким образом черное пятно с участка.

Он не торопился на перрон, а пошел в квадрат — лавки, составленные квадратом, с железной бочкой посредине — покурить и записать по пунктам путь поиска причины дефекта. Вслед за прекрасным как мечта, глянцевитым и прогонистым лайнером сел довольно замызганный Ли-2 с когда-то красными, а ныне грязно-свекольными плоскостями и килем. Этот самолет затормозил где-то на середине полосы — хорошо сел, чисто — и как бы стыдливо, не желая появляться в виду стеклянного, сверкающего, словно подсвеченный аквариум, аэровокзала, свернул на рулежную дорожку к восточному сектору. В реве современного аэродрома казалось, что его воздушные винты крутятся бесшумно. И было во всем его облике что-то трогательное старомодное, подкатывалась ностальгия по старой авиации той эпохи рыцарства, когда на самолетах еще не было отхожего места и, следовательно, летали только мужественные люди.

Самолет скромно зарулил на сектор и остановился, раздумывая, куда отрулить. Росанов бросил зашипевший окурок в бочку с водой, настоянной на табаке, и побежал встречать самолет, так как перронная служба — заслуженные старички, — которой следовало бы заниматься расстановкой самолетов, сюда и носа не казала.

Росанов поднял руки и встал лицом против того места, куда следовало бы зайти самолету. И самолет послушно, и точно зарулил.

«С Севера, — подумал Росанов, взглядывая на бортовой номер, — покорял пятый океан, черт бы его побрал».

Двигатели взревели и вырубились. Из кабины высунулась лесенка с отполированными до блеска ступенями, медленно вышли люди в кожаных костюмах. Один — крупный, красивый старик со звездой Героя на потертой куртке — пробасил:

— Лесом, однако, — он потянул носом, — ну… это… талым… одним словом, снегом…

Росанову этот человек запомнился жутким косноязычием.

За стариком выбрался из кабины Ирженин собственной персоной.

— Ну как? — спросил Росанов.

— Одичали-с, — улыбнулся Ирженин, — работали.

— Теперь отдыхать?

— Дня три, не более. Потом на Камчатку с вулканологами.

— Кто этот герой?

— Разве не знаешь? Иван Ильич Нерин — друг начальника вашего участка. Был у Филиппыча бортмехаником.

— За что ему?

— В точности сказать затрудняюсь. В сороковые годы. Вообще даром не дают.

Росанов поглядел на Ирженина и мысленно привел цитату из несуществующей книги:

«В его глазах светилось нездешнее небо».

— Нужен транспорт? — спросил Росанов.

— Было бы хорошо.

Росанов подошел к автомобилю, который делал рейсы в лабораторию за блоками радиостанций и обратно, и попросил шофера подбросить экипаж на склад полярной авиации. И издали наблюдал, как летчики грузились.

И тут нагрянул Михаил Петрович, сверкая глазами.

— Как дела?

— Дал готовность.

Михаил Петрович о чем-то задумался. Наверное, думал: сверкать ли ему глазами или нет. И наверное, решил засверкать. И засверкал.

«Ну погоди, Миша. Удеру я от тебя — сам будешь ковыряться в грязи, и на твою лысину будет литься отработанное масло».

Домой он добрался к двадцати трем часам.

«Странно, — подумал он, — вот написал про Люцию Львовну — и никакого облегчения. А ведь прошел год».

Еще он вспомнил, что как-то хотел назвать ее — мысленно, разумеется, — просто Люцией, без отчества и на «ты», но у него ничего не вышло.

И вдруг его осенило: исписанные листки «по правилам игры» надо уничтожить.

«Ну, конечно же, уничтожить, — сказал он себе, — иначе какой же толк?»

Он перечитал написанное, разорвал и спустил обрывки в мусоропровод, в царство рыжих тараканов.

— Ну вот теперь все в порядке! — сказал он, потирая руки, в вспомнил рассказ Нины об одноглазом родственнике, который изобрел прекрасный способ разрешать все жизненные проблемы. И в самом деле почувствовал освобождение. По крайней мере, он убедил себя в этом.

Глава 4

Маша и ее начальница Вера Витальевна, женщина лет сорока, готовились к приему гостей. Участники экспедиции сгоряча решили собраться в этот же день вечером, а Маша, думая пригласить Росанова, предоставила для сбора свою комнату (в коммунальной квартире).

Маша чистила картошку и вспоминала утро нынешнего дня, гулкое и прохладное, когда воздух еще не замутнен дневной суетой и упруг, и даже шум проносящегося редкого автомобиля исчезает, как след на воде, без остатка. Она думала об арках сумрачных московских дворов, об арочных мостах (где же она видела их?), образующих с отражениями круги, и о солнечных бликах с исподу этих кругов, о шорохе метлы по асфальту, о крине грачей, о мокрых еще афишах.