Второй круг

— Сеня, расскажи про какую-нибудь из своих «постановок», — попросил Ирженин, подталкивая незаметно Росанова.

— Сейчас… Между прочим, можно ли где-нибудь достать медвежью шкуру?

— Можно. Спасибо за спортинвентарь от имени детишек.

— Мелочи. Так вот. У меня целая контора, целая фабрика смеха. Люба не даст соврать. — Женщина под портретом, глядя на Сеню, кивнула. — Третьего дня одна моя приятельница звонит в редакцию одному моему приятелю и срывающимся голосом говорит: «Мне очёнь неловко… Мне стыдно… Мне двадцать лет… Я терпеть не могу мальчишек… Я люблю вас… Я стесняюсь». А он — отец семейства, лысый, трое детей, сердитая жена. «Стойте! — говорит он. — Где вы? На углу? Не уходите! Сейчас буду». Несется на свидание. Разумеется, на углу никого нет. Он возвращается. Новый звонок. Это все она, «работница фабрики смеха». «Я застеснялась… Я убежала… Простите… Может, придете ко мне вечером? Я живу на улице Куйбышева…» — «Да. Диктуйте адрес! Что вы любите? Шампанское? Розы?»

«Я жду вас в семь, — говорит «работница». — Спросите Валю. Я живу на квартире. Маленькая уютная комнатка. Квартирная хозяйка будет ворчать — не обращайте внимания: отодвигайте ее в сторону и следуйте прямо. Она добрая старушка». До семи часов все мои «сотрудники» с «фабрики смеха» идут сплошным потоком по указанному адресу и спрашивают Валю. А там живет склочная старая ведьма. Теперь легко представить, каково было нашему донжуану, когда он, явившись с розами и шампанским, спросил Валю и пытался отодвинуть старуху от двери.

Филиппыч хмыкнул. Он и сам в молодости любил подурачиться. Однажды, рассказывают, увидел, что извозчик скрылся в чайной, выпряг лошадь, оглобли просунул сквозь щели забора и снова запряг лошадь. Когда возница, наливший глаза, вышел на улицу, то никак не мог сообразить, как лошадь прошла сквозь забор.

— Нет, нет, товарищи! — замахал Сеня руками, как будто с ним кто-то спорил. — Развлекаться надо. Иначе с ума сойдешь!

Молодая женщина под портретом глядела на Сеню чуть ли не с восторгом. Сеня поднялся, осмотрел стол и протянул руку. Пошевелив пальцами и поводя бровью, выбрал бутерброд и вернулся в кресло. Отвалившись на спинку, уставился на потолок и зачавкал.

«Тоже раскованный, — подумал Росанов, — дать бы по шее, чтоб не чавкал. Да боюсь, головенка отскочит».

Появился «омерзительный юноша». Он поставил на стол несколько бутылок пива, пересчитал присутствующих (с лучезарной улыбкой поклонился Сене) и достал из шкафа стаканы. Потом открыл задымившиеся бутылки.

Люба глядела и на юношу чуть ли не с восторгом.

Росанов подумал: «Сумасшедшая».

Люба сказала, что пива она выпьет, но шампанское лучше, и поглядела при этом на Ирженина.

— Ах да! — спохватился тот и вытащил из «дипломата» две бутылки.

Сеня пить отказался. Ирженин тоже. Росанов принял стакан. А Люба и «омерзительный юноша», по-видимому, получали от питья удовольствие.

«Авиационный работник» поставил перед Филиппычем салат и рюмку.

И тут явился Вова.

— Простите, — обратился Ирженин к Любе, — я и не знал, что у вас фамилия Чикаева. Уж не родственница ли вы товарищу Чикаеву, начальнику на аэродроме?

— Мало ли однофамильцев! — сказала Люба.

Росанов глянул на нее — она и ему ответила пугающе-лучезарным взглядом.

«Ну точно, психопатка».

Росанову вдруг показалось, что он ее где-то уже видел и даже как будто был влюблен в нее. Он в задумчивости глядел на портрет женщины.

Люба стала многословно и путано рассказывать о том, как ездила в Вологодскую область. Говорила она захлебываясь, торопилась, увязала в придаточных предложениях и, не закончив одной мысли, перескакивала на другую. При этом как-то трогательно и беззащитно помогала себе маленькими ухоженными руками с тонкими запястьями, делая мучительно знакомые пассы. Но Росанов слышал только ее голос, низкий, с грассирующим «р» и не пытался вникнуть в ту бессмыслицу, которую она несла. Он видел ее сквозь клубы дыма, вдыхал запах каких-то трав и кофе, и ему стало казаться, что ее красный говорящий рот отделился от нее и очутился совсем рядом. Потом вернулся на место, и приблизились отдельно слегка косящие глаза. Он уже где-то видел эти глаза. Но где? Не во сне же.

До его сознания долетали слова, никак между собой не связанные: так же он когда-то не понимал английской речи: знал все слова, а смысл терялся. Впрочем, вряд ли в ее сумбурной болтовне был какой-то смысл.

В какой-то момент Росанов почувствовал, что находится во взвешенном состоянии, вряд ли имеющем что-то общее с внезапно наступившей влюбленностью. Он слегка ошалел, поглупел, не имея сил разобраться в своих чувствах, да и не желая разбираться в них. Он подумал, что не удивится, если стены вдруг раздвинутся и сквозь дым и коричневый запах кофе он увидит нездешнее небо.

«И я буду летать!»

«Авиационный работник» сказал собаке, которая стала проявлять признаки некоторого беспокойства:

— Погулять хочешь?

Пес со слезой в голосе тявкнул, сообщая, что хочет.