Второй круг

Росанов вяло ухмыльнулся. Он вспомнил, как отец громко, чтобы слышали все тринадцать жильцов, выговаривал ему:

— Экономь воду! Запасы пресной воды на планете не бесконечны. Ну почему у тебя открыт кран, когда ты еще только думаешь раздеваться?

У Ивана Максимовича был государственный ум. Ко всякому, даже ничтожному, делу он подходил с единым мерилом — общественной полезности. Вот, правда, каким способом он умел определять, что полезно для общества, а что вредно, он держал в тайне.

Иван Максимович был до самоуничижения вежлив со всеми без исключения. По-видимому, для того, чтоб не ломать голову над тем, кто чего стоит. Он с интересом выслушивал любой вздор, изумляясь самым простым вещам. Кое-кто мог даже подумать, что он потешается над говорящим.

Рядом со своим начальством он молодел лет на десять, и его лицо принимало испуганно-глуповатое выражение. Он соглашался со всем, что бы ему ни говорили, с такой готовностью, будто собирался осуществить свои самые сокровеннейшие желания. С руководством он даже по телефону говорил стоя.

Росанова-младшего бесила эта манера отца. Дальше самоуничижительной маски он ничего не видел, хотя знал об отце как будто все: так уж, наверное, выходит, что мы меньше всего понимаем тех, кого лучше знаем.

А ведь Иван Максимович никогда не страдал искательством у начальства или желанием пробиться на вид. Просто всех вышестоящих товарищей он с малых лет старался избегать по вполне понятному желанию иметь над собой хоть одним командиром меньше. Выслушав какого-нибудь начальника по стойке «смирно», он тут же старался скрыться и делал все, как считал нужным, то есть как полезнее для общества.

Росанова-младшего бесила и «обывательская» философия отца. На основе своих и чужих ошибок Иван Максимович вывел для себя несколько правил: «Язык мой — враг мой», «Незнайка на печи лежит, а знайку на веревочке повели», «Меньше знаешь — крепче спишь».

Кроме того, он был убежден, что для пользы общества далеко не всякие знания полезны, и иногда приводил сыну слова Экклезиаста, само собой, не называя первоисточника. «Составлять много книг — конца не будет, и много читать утомительно для тела».

Можно было бы подумать, что Иван Максимович этакий солдафон и чуть ли не диктатор. Но кто так подумает, ошибется. Он столько повидал на своем веку, столько пострадал, что из самого искреннего человеколюбия он хотел оградить сына и всех, с кем связан, от лишних знаний, от которых происходит всяческая суета, страдания и томление духа. И все, что он знал и видел, он носил в себе. А знал он многое, и знания его были настоящие, часто бессловесные, то есть не книжные.

Иногда он «выступал» перед сыном. Темой одной «лекции» (последней, которую Росанов-младший слушал всерьез) было рассуждение о вредности для общества изображения нагого женского тела. Росанов и запомнил ее из-за того, что однажды наткнулся на обширную, тщательно упрятанную коллекцию «обнаженок» всех времен и народов. Это открытие было до такой степени ошеломительным, что все последующие выступления отца он стал понимать навыворот. По молодости лет не доходило до него, что отсутствие артистического таланта и неумение находить нужные «искренние» слова еще не говорят об отсутствии чувств.

Но иногда у отца прорывались «случайные» слова и действия. Вот этим нечаянным словам Росанов-младший и верил. Эти непридуманные, невзвешенные, не отмеренные семь раз слова отображали суть Ивана Максимовича. По крайней мере, так казалось Росанову-младшему.

Давно это было, сразу после войны. Пленные немцы, продолбив ломами асфальт, копали без особого энтузиазма какую-то канаву у дома напротив. Мальчишки собирались поглазеть на пленных. Росанов-младший проносился мимо на самодельном самокате — отвратительно шумном сооружении на подшипниках, — полагал, что немцы, глядя на него, наверняка думают:

«Нет, нет, с такими ловкими людьми, как эти русские, воевать не надо. С ними надо жить в мире. Мы и детям своим скажем, чтоб не ходили войной на Россию», — думал он с «немецким» акцентом, хорошо знакомым по военным фильмам (с тех пор он, кажется, и научился думать о себе в третьем лице).

Вряд ли пленные думали так, глядя, на эволюции юного Росанова, существа чрезвычайно тощего и шустрого.

Один из них погрозил ему пальцем. Немцы умеют как-то по-особому грозить пальцем, высоко поднимая руку и действуя на манер стеклоочистителя на автомобиле.