Второй круг

— Зачем же? А иметь право выбора, иметь всякие сложные душевные переживания — пожалуйста! На здоровье! Только не забывайте на всякий случай, что это мы отвоевали вам право иметь тонкую душевную конституцию. Ну а нам хватало и того, что перед глазами шло. С избытком хватало.

— Вот, вот! А нам не хватает, — оживился Росанов, — мне, может, как раз и не хватает напряжений. Я, может, работаю на холостых оборотах.

— Рожна тебе, не хватает. Не клюнул тебя еще жареный петух. А может, и не клюнет: время счастливое. А что такое счастье? Это когда ты спокоен и играешь в те игры, которые сам для себя выбрал: ну там наука, ремесло, искусство, спорт. Человек должен играться, иначе его разорвет, как неработающий паровик. А нам обстоятельствами навязывались те игры, которых мы нисколько не хотели. Думаешь, я и мои товарищи хотели играть в солдатики? Думаешь, мы выбирали себе профессии по любви? Нет, мы делали то, что нужно было для общества на данном этапе. И пусть тебе в голову не придет, что я ругаю свою профессию. Фрезеровщик — это совсем неплохо. Неприлично ругать то дело, которым занимаешься всю жизнь… А вы, нынешние, маленько изнеженные, избалованные. А изнеженность и тяга к роскоши вредны для общества, — в этом случае человек думает не об общем благе, а о собственных удовольствиях. «Напряжений» захотел! — Иван Максимович сердито фыркнул.

— Вот я слышал такую «версию-гипотезу», — начал Росанов. — Ну будто бы Христос был космонавтом — посланцем какой-то другой планеты, где люди никогда не болели, не умирали, были красивы, умели делать все. И отправили они на обитаемую планету Земля своего товарища, чтоб научил живущих на ней людишек любить друг друга, не злобствовать, не мелочиться и все такое. Он прибыл и стал учить. Его послушали-послушали, а потом и распяли. А с той планеты прилетели на летающей тарелке, взяли его тело, вернулись домой и вылечили. Реанимация и все такое. Или воскресение. Он пожил-пожил на своей распрекрасной планете, где все в порядке, а потом и говорит: «Ладно, братцы, ну вас — я обратно на Землю». Ему говорят: «Ты, видно, совсем рехнулся. На Земле тебе и в морду плевали, и венец из колючек на голову надевали, и заставляли крест на гору тащить, и кривлялись перед тобой. А потом еще и бок пробили». А он говорит: «Знаете, ребята, жизнь там, конечно, ни к черту. Но так прекрасна!»

Иван Максимович надул губы.

— Где это ты эту чепуху слышал?

— Да на аэродроме один технарь рассказывал другому, когда тот разнылся. А друг его доказывал, что нечего ныть, жизнь прекрасна, а когда все хорошо, так тоже нехорошо.

— Опиум для народа.

— Какой же опиум? Тогда давайте все сказки уничтожим, перебьем всю мировую скульптуру, всяких там Афродит, — Росанов ехидно ухмыльнулся, — потому что они тоже религиозный дурман. А может, оставим? Да наделаем репродукций. И государству польза, и люди будут соображать, что красиво, а что нет. А то ведь не все соображают в красоте. Вот я, к примеру, не соображаю, какая женщина красивая, а какая крокодил.

— С жиру беситесь, — проворчал Иван Максимович, слегка краснея, — Маша красивая.

— Ну ладно. Мы плохие, мы, как ты говоришь, с жиру бесимся. А что же нам делать? Скажи. Спортом я заниматься не желаю. К наукам неспособен. Что делать?

— Как что? — растерялся Иван Максимович. — Женись, заботься о семье… и радуйся жизни, радуйся каждому цветку. Жизнь, она хоть и тяжелая, но прекрасная. Это правильно твой Христос сказал. И не мудри, как бы не перемудрить. И дамочку, которая тебе написала, гони. Не блуди. И работай. Работай честно. Вот тебе и весь сказ. А все остальное приложится. И если ты, взглянув на свои поступки, увидишь, что тебе стыдиться нечего, то и не будешь знать ни печали, ни страха.

Заметив смущение сына, Иван Максимович уткнулся в газету.

Но Росанов уже завелся:

— Ладно. Я плохой. Давай подумаем вместе, что мне делать. Я знаю английский, но стал благополучно забывать его. Я плаваю, стреляю, бегаю — разряды. По трем видам борьбы у меня тоже разряды. Я — парашютист, летал на планерах и на Як-18 крутил фигуры. Более или менее начитан. Непьющий. Я создан для жизни трудной. Более того, нас воспитали на примерах героических. Моя пружина закручена и распирает меня. Я хочу жить сообразно своей натуре. Я переполнен. Мне нужно дело, а не служба, которой я отдаю едва ли часть себя. Что мне делать?

Иван Максимович задумался.

— Отец, а кем бы ты хотел быть… по любви? — спросил вдруг Росанов, понимая, что его вопрос не подразумевает ответа.

— Философом, — покраснел Иван Максимович.

И Росанов понял, что он не шутит.

— Так что же мне делать? — спросил он.

— Поспи перед ночным дежурством, — посоветовал Иван Максимович.

«И я буду летать! Но об этом надо забыть. Ведь не было никакого официального разговора».