Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя

С того момента я стала пытаться взять себя в руки и научиться управлять своей болью. Когда никто не видел, я садилась в уголок и пыталась заново научиться нормально дышать. Но даже это простое действие давалось мне с трудом. Я запиралась в одном из рекреационных помещений школы и пыталась вспомнить, как дышит нормальный человек, которому не приходится хватать воздух через трубку. Иногда я смотрела на себя в зеркало и думала – и повторяла про себя, – что все будет хорошо и я со всем справлюсь. Продолжая смотреть на свое отражение, я повторяла громче: «Я справлюсь». Затем я открывала дверь, выходила в коридор и улыбалась первому встречному или просто знакомому, словно говоря этой улыбкой, что все хорошо. О помощи я просила редко.

Разумеется, этого было мало, и постепенно я это поняла. Без посторонней помощи я увязну в этой пучине, и тогда мне уже никто не сможет помочь. Тогда бесполезно будет делать искусственное дыхание – если я утону, то умру. Осознание того, что от утопления меня может спасти обычная соломинка, невероятно пугало. Когда кажется, что все вокруг распадается на куски и летит ко всем чертям, ощущение паники внутри только нарастает. Я начала понимать, какой силой обладают эмоции и как трудно они поддаются рациональному контролю. Боль, печаль, гнев, ненависть, растерянность, тревога, горечь, утрата, одиночество, чувство вины, разочарование, страх и чувство долга – все они могут ввергнуть в эмоциональный хаос, если дать им волю и позволить завладеть собой.

Все мы в чем-то похожи и при этом совершенно разные.

Если количество боли хоть немного превышает привычное, боль умножается на чувство вины и вместе они приводят к одиночеству.

Мы возводим вокруг себя высокие стены защиты, такие толстые, что разуму сквозь них ни за что не пробиться. Но разум делает то, что у него лучше всего получается: ищет способ обойти эти стены, перелезть через них или сделать подкоп.

Фундамент моих стен был заложен еще в трущобах и на улицах Бразилии. Этим фундаментом стали страх, чувство утраты и несправедливости, и много других отрицательных эмоций. Но благодаря упорству моей приемной матери, ее любви и желанию творить добро я получила второй шанс. Теперь же ее не стало. Большую часть жизни меня преследовал страх, боязнь всего на свете – это последствия шаткого фундамента, заложенного в детстве. Я была вынуждена окружить себя защитной стеной – а разум все кружил и кружил, пытаясь через нее пробиться.

В довершение всего

Диамантина, 2015 г.

Мы вернулись в пещеры – mamãe, Ривия и я. Ориентир, по которому я, заблудившись, находила их в детстве, все еще на месте. Я сижу над входом в пещеру, свесив ноги, и смотрю на этот ориентир – это крутая белая скала метров двадцать в высоту. Повернувшись, я смотрю прямо перед собой и вижу знакомый пейзаж – поросшие зеленью горы Диамантины, простирающиеся покуда хватает глаз, и теряющиеся за облаками, пушистыми, как сахарная вата, плывущими по ярко-синему небу. Я слышу, как внизу, в пещере, мама с Ривией о чем-то болтают. Вдыхаю теплый воздух – чистый, не то что в Сан-Паулу. Слышу стрекот сверчков. Кажется, вокруг их несколько тысяч – настоящий симфонический оркестр! Я не ожидала, что пещеры окажутся такими маленькими. Все осталось прежним, но я чувствую себя здесь великаном. Когда-то мы с мамой сидели здесь вместе, и она рассказывала мне сказки.

Я прислушиваюсь к их с Ривией беседе. Mamãe говорит медленно, словно каждый вдох дается ей с трудом. Голос у нее немного дрожит, и по тому, как с ней разговаривает Ривия, я понимаю, что она ушла в свой мир или, наоборот, какой-нибудь гость из ее мира пришел ее навестить. Я слышу, как мама произносит имя моего отца – Бето. Я его совсем не помню. Я пытаюсь хоть что-то почувствовать к этому человеку, с которым у нас общее ДНК – но, похоже, это единственное, что нас связывает. Как можно скучать по тому, кого не помнишь? Единственное воспоминание о нем – это то, что его никогда не было рядом. Но я никогда не сердилась на него за это. Трудно злиться на того, кого не знал, или грустить по нему. А после того, как мама сказала, что его убили, я даже рада, что никогда не злилась на него. Было бы несправедливо сердиться на человека за то, что его не было рядом, если это было попросту невозможно. Смерть – вполне уважительная причина отсутствия. Но мне даже неинтересно, каким он был. Я никогда не спрашивала маму о нем и знаю лишь то, что она рассказала мне сама. Может быть, когда-нибудь мои чувства к нему изменятся, но пока мне довольно и тех сведений и представлений о нем, что у меня уже есть.