Второй шанс Роберта Уоррена

«Ледяной мальчик» лежал на той же кровати, куда его накануне уложили Уоррен с доктором Джессопом. На его левой руке была закреплена тонкая трубка, обратный конец которой уходил в висящую вверх ногами бутылку. Над изголовьем поблёскивала красным тепловая лампа. Мальчик был одет в синюю военную форму, рукава и штанины которой доктор наскоро укоротил ножницами – получилось что-то вроде пижамы. Прежняя одежда, высушенная и аккуратно сложенная, лежала в шкафчике: как справедливо заметил Джессоп, она ещё могла пригодиться.

Профессор встал у кровати, глядя на эту маленькую форму жизни, на узкую грудь, вздымавшуюся под суконным одеялом почти незаметно, но размеренно и спокойно.

Уоррен и сам не понимал, зачем пришёл: может, просто хотел снова увидеть мальчика? «Ну вот, увидел, – сказал он себе. – С ним всё в порядке, или, по крайней мере, так кажется. Теперь иди туда, откуда пришёл».

– Почему бы вам не присесть? – голос доктора Джессопа заставил профессора вздрогнуть. Доктор жевал бутерброд, весь его халат был усыпан крошками.

Уоррен сел на стул задом наперёд, как человек, решивший надолго не задерживаться. Теперь, когда не мешал свет лампы, он заметил, что кожа мальчика приобрела оттенок вощёной бумаги, вроде той, в которую заворачивают продукты. Цвет лица, невысокий рост и общая истощённость (мальчишка словно ссохся, подумал Уоррен) мешали определить возраст: лет десять-одиннадцать, если верить доктору Джессопу. Профессор задумался, каким был в этом возрасте Джек, но, сколько ни старался, не мог вспомнить. Помнил только бейсбольную форму. В шкафу.

Уронив руки на колени, он около часа молча и неотрывно смотрел на мальчика. Потом, решив, что уже достаточно, встал и так же молча ушёл.

Остаток дня Уоррен провёл в лаборатории, избегая Алекса и доктора Джессопа, а заодно и всех прочих коллег. Ему не хотелось ни с кем говорить, не хотелось возвращаться к ребёнку, не хотелось ничего о нём знать. Лёд растаял. Пришло время заняться планом.

Несмотря на слабый луч света, проникший в мысли профессора, и очевидность причин, этот свет вызвавших, больше он в лазарет не вернётся.

Однако вскоре после ужина Уоррен снова оказался у знакомых дверей, и снова почти невольно. Доктор Джессоп встретил его с улыбкой и совершенно не удивился, будто прекрасно знал, что профессор вернётся. Что ни говори, подумал Уоррен, в другом месте и в другое время мы, наверное, даже могли бы стать друзьями.

На следующий день профессор пришёл снова, потом опять, и так всю неделю. Входя в лазарет, он молча садился у кровати, где лежал «ледяной мальчик».

Джессоп не задавался вопросом, что заставляло профессора Уоррена искать общества этого мальчика. Какой бы ни была причина, она имела не больше значения, чем то, куда указывают в здешних краях стрелки часов. Однако доктор считал важным, чтобы ребёнок, независимо от своего состояния, время от времени чувствовал рядом чьё-то тепло.

Впрочем, сам Уоррен тоже не смог бы объяснить, зачем приходит, да и не стал бы пытаться. Ему достаточно было раз взглянуть на спокойное лицо мальчика, чтобы почувствовать, как яркие лучи солнца разгоняют тьму и придают его разуму новых сил. Да, план тоже оставался где-то там, задвинутый в дальний угол сознания, хотя и готовый, пусть не в ближайшее время, вновь обрести актуальность.

Доктор Джессоп был совершенно уверен: даже в бессознательном состоянии пациенты слышат слова присутствующих в палате и это способствует их пробуждению. Однажды вечером он рассказал Уоррену, что и сам иногда обращался к мальчику, подробно описывая ему свои действия. И тогда профессор решился. На следующий день он появился в лазарете с книгой в руках.

– Уолт Уитмен, – прочёл на обложке доктор Джессоп. – Стихи.

Не зная наизусть ни детских рассказов, ни сказок, профессор взял за правило в каждый свой приход прочитывать хотя бы по паре страниц: то стихи любимого Уитмена, то главу из справочника по квантовой физике или брошюрку о выживании на арктической военной базе. Как-то ему даже попалась статья о здоровом питании в условиях Заполярья. Не обращая внимания на самодовольные подмигивания доктора, Уоррен надевал очки и читал, время от времени катая в руке найденный у мальчика чёрно-белый камешек: ему нравилось ощущать под пальцами эту абсолютную гладкость.

А однажды профессор случайно коснулся вытянутой вдоль тела руки ребёнка и, недолго думая, взял его ладошку в свои. Она казалась невероятно крохотной и хрупкой – совсем как насквозь промороженный ботинок, когда-то найденный им во льдах; настолько хрупкой, что профессор не решался сжать её, страшась увидеть, как та рассыплется.

– Он ведь никогда не очнётся, правда? – спросил Уоррен доктора Джессопа.

– Ну, состояние у него стабильное.

– Но в сознание он не придёт.

– Наверное, нет, – вздохнул Джессоп. – Но вам не кажется, что, когда о нём заботишься, и самому легче?

Уоррен уже думал об этом. Он не мог понять, оказывает ли какое-нибудь воздействие на ребёнка, но сам в его присутствии определённо чувствовал себя лучше.

* * *