Второй шанс Роберта Уоррена

Уоррен надолго задумался, а когда наконец решился, слова пошли натужно, будто из ржавого, давно пересохшего крана. Ему казалось глупостью говорить с тем, кто, скорее всего, его не слышал.

Профессор сказал, что его зовут Роберт Уоррен, но если он, мальчик, хочет, то может звать его просто Бобом.

Это было похоже на сон.

Всё вокруг было размытым, блёклым, затянутым плотной белёсой дымкой, похожей на зимние туманы, которые он, казалось, помнил: бесформенные тени, призраки.

Потом одна из теней обрела голос. Слова были неразборчивыми, такими же размытыми, как и окутанные туманом фигуры. Вот почему он решил, что спит.

Внезапно туман исчез, сменившись полной темнотой. Звуки тоже исчезли, к нему вернулась тишина. И он вновь провалился в свой сон без сновидений.

– Наверное, это был непроизвольный рефлекс, – разочарованно выдохнул Уоррен.

Через несколько минут мальчик закрыл глаза и теперь снова казался крепко спящим.

Джессоп приподнял ему веки и посветил в глаза фонариком.

– Нет, это был вовсе не какой-то там непроизвольный рефлекс, – заявил он профессору. – Мальчик не спал. И смотрел на нас.

Уоррен ещё раз вгляделся в неподвижное лицо ребёнка, надеясь увидеть признаки жизни, но так ни одного и не нашёл и потому не мог разделить с доктором переполнявший того энтузиазм.

– Ну, кажется, я начинаю верить, что ситуации есть куда улучшаться, – усмехнувшись, заметил Джессоп.

– А я, пожалуй, пойду, – объявил Уоррен. Он подоткнул край одеяла и поправил подушку под головой мальчика – жест, полный заботы, на который, впрочем, ребёнок никак не прореагировал. Обнаружив между пальцами прядь выпавших волос, профессор нахмурился и выпрямился.

– Меня зовут Боб… Атебя? Фроузенбой? Фроузен?.. – пробормотал он совсем тихо, почти про себя.

Выйдя на улицу, он вдруг почувствовал головокружение, поэтому глубоко вдохнул, и морозный воздух привёл его в чувство.

Мысли казались теперь клубком извивающихся змей, их было трудно сдержать. Да ещё это неутомимое тявканье собак…

Что, если мальчик действительно проснулся? Если он вернулся к жизни и это стало возможным лишь из-за давешнего блика, а следовательно, и из-за его, Уоррена, решения покончить с собой? Ещё и Джессоп со своей теорией хаоса…

Или всё и правда сводится к простой, даже банальной причинно-следственной связи? Как бы то ни было, жизнь продолжалась. У жизни свои пути.

Уоррен дошёл до вольеров, и маламуты встретили его радостным лаем. «А ведь у меня никогда не было собаки, – подумал он. – Даже в детстве».

Где-то залаяла собака. Нет, как минимум две. А то и больше.

У него тоже есть пёс, Тео, – в честь Теобальда Вольфа Тона. Папаше не понравилось, что он назвал именем героя какую-то глупую собаку. Так и сказал: глупую собаку. Но Тео вовсе не глуп. Он очень умный пёс. И храбрый. А значит, заслуживает имя, которое носит. Он умеет находить норы кроликов и до самого заката ожидать их возвращения. Когда кто-то приближается к дому, Тео чует запах ещё до того, как человек появится из-за поворота, и лает, если это чужой, а если узнает – подпрыгивает, виляя хвостом. Кроме того, однажды он даже обратил в бегство дикого кабана. Напугать кабана – разве глупая собака на такое способна?

Чутьё не подвело доктора: «ледяной мальчик» начал понемногу открывать глаза, и периоды его бодрствования, как называл это состояние Джессоп, становились всё дольше.

Впрочем, мальчик, казалось, не понимал обращённых к нему слов и сам не произнёс ни звука. Его глаза, из которых мало-помалу уходила непрозрачная пелена, оставались пустыми, невыразительными, безучастными, и единственные признаки жизни, которые он подавал, заключались в мелких, почти незаметных движениях пальцев, медленно, напряжённо сгибавшихся в бесконечном ритме, напоминавшем океанский прибой.