Вторжение

Она зарылась обратно в простыни.

– Пыталась. Связи нет.

– Значит, дойдешь пешком!

– Улицы затопило, как я пойду?

– Да мне насрать! Ты должна уйти.

У меня, в конце концов, планы. Я должен был остаться один.

Пока она искала за диваном свои хлопковые и бесшовные, я ушел на кухню. Ткнул электрический чайник, нажал на кнопку «предварительная стирка» и открыл кран, чтобы набрать воды в фильтр. Кухня наполнилась мурлыкающими, булькающими и шипящими звуками, но даже этот наспех сотворенный ансамбль не мог заглушить шума грозы и тошнотворных мыслишек.

Заложник в собственной квартире.

Мне не хотелось дотрагиваться до нее, но переговоры – не мое. Она не сопротивлялась, когда я схватил ее за плечо и подтолкнул к выходу.

– Пережди на лестничной клетке, – буркнул я и захлопнул дверь.

* * *

Десять часов назад я наблюдал, как ветер старательно гнет крышу соседнего дома, и размешивал кофе. Я пью без сахара, но сейчас кинул два кубика. Хотел узнать, какой вкус был у кофе, который по утрам пила М. Она бы посмеялась надо мной: «Вот чудик, надо же так обмишулиться!» Уж не знаю, из каких пыльных словарей она вытащила это дурацкое слово. Повторяла его частенько. И конечно, по отношению ко мне.

М. открыла бы дверь, я знаю. Мне казалось, я чувствую ее взгляд. Черт, черт, черт. Не люблю, когда меняются планы.

– Заходи.

Смуглое, ссутулившееся, угловатое свидетельство моей вчерашней слабости сидело на верхней ступеньке и играло в Angry Birds.

– Ничего не трогай, – сказал я. – Сиди тихо, чтобы ни единого звука.

– А кофе можно?

– Кухня там. Для особо одаренных повторяю: ни единого…

«Печеньки нашла!» – донеслось из кухни, и я пожалел, что впустил ее обратно.

* * *

Восемь часов назад она смотрела новости: режим ЧС, затопленный туннель, обрыв линий передачи, двое погибших… Ведущий имел в виду: «Дружочек, ты застрял».

– Да выключи уже наконец! – не выдержал я.

Оставшись в одной футболке, она бродила по комнате, заставляя меня нервничать – я ждал, что она обязательно что-нибудь стащит.

– Ой, это ваше? – Она заметила в углу черный футляр. – Это же контрабас?

Мне хотелось пошутить, мол, ого, проститутка и разбирается в музыке, но сдержался.

– Ага. Играл в оркестре. Уже нет.

– Почему?

– Выгнали.

– Почему?

– Потому что пил.

– Почему?

– Что ты как дите малое, почему да почему? Не твое дело.

Она подошла к рабочему столу.

– Кто это? – наклонилась к снимку, пришпиленному к лампе.

Счастливые мы, я и М., после того как она шепнула мне на ухо: «Я буду любить тебя до тех пор, пока наш траходром не превратится в овощебазу», и тетенька в сиреневом платье, не понимая, почему мы ржем, пробормотала: «Можете поцеловать невесту». Я отчетливо помнил брошь в виде стрекозы на ее выпирающей груди, значит, уже был пьян.

– Не трогай! – рявкнул я, потом сдержанно добавил: – Не твое дело. Сядь и заткнись.

Я курил, пытался читать, что-то из Пелевина. М. читала его, и я хотел понять почему. Перечитывал одну и ту же строчку снова и снова и никак не мог врубиться, о чем речь.

Конечно же, ее хватило не больше чем на пять минут:

– Что вы читаете?

Да твою ж мать.

– Почему ты все время выкаешь?

– Мы с вами незнакомы.

«Господи, да я же в рот тебя имел!» – хотел возразить я, но промолчал.

* * *

Шесть часов назад она спросила:

– Может, сексом займемся?

– Налички нет.

Она запустила руку под футболку, растягивая мордочку Микки-Мауса в широкой ухмылке.

– Бесплатно.

– Не надо.

Убрала руку, посидела молча, потом выдала:

– Волгоград.

– Что Волгоград?

– Вам на «дэ».

Я застонал.

– Ну, хорошо. Не хотите в города, давайте в «правду или действие».

– Окей. Давай ты выберешь действие и свалишь из моей квартиры. Слабо?

– А если правду?

– Что, ждешь, что я начну расспрашивать? Как ты докатилась до жизни такой? Расскажешь мне, какая ты бедная-несчастная, невинная овечка, торгуешь телом только из-за больной матери или отца-наркомана, а я пожалею тебя, спасу, и все закончится как в «Красотке»?

– Нет.

– Ты не Джулия Робертс, да и я не Ричард Гир. Мне неинтересна ты и твоя сраная правда, понятно? Спасать я тебя не собираюсь. И знать о тебе ничего не хочу.

– Даже не хотите узнать, как меня зовут?

– На кой черт мне знать, как зовут первую встречную шлюху? Этот гребаный ураган когда-нибудь закончится, и я больше никогда тебя не увижу.

Она помолчала, потом чуть слышно проговорила:

– Астана.

Кажется, за все часы, проведенные в одной квартире, я впервые посмотрел ей в глаза. Они были цвета пива. До одури хотелось темного нефильтрованного, а больше ничего в них и нет. Вздохнул.

– Астрахань.

– Нижний Новгород…

Где-то на Туле отрубилось электричество.

* * *

Два часа назад мы лежали в темноте, на раскладном икеевском диване, необитаемом острове, куда нас вынесло с двух разных посудин. Меня – с груженного ромом пиратского корабля, ее – с пассажирского лайнера, столкнувшегося с айсбергом.

– Есть хочется, – протянул я.

– Закажем пиццу?

Мы одновременно расхохотались.

Я подсвечивал фонариком на телефоне кастрюлю, в которой она помешивала найденные в глубине шкафа макароны. В холодильнике завалялись засохший кусок голландского сыра и полупустая пачка кетчупа. Мы пировали.