Вторжение

– Что, не нагулялась еще? – Наталья Геннадьевна тоже встала, опираясь на стол. Поля не сводила глаз с телевизора, и мне захотелось схватить пульт и прибавить громкость, но я не шевелилась, почти не дышала, чувствуя, что горит лицо, то ли от вина, то ли…

– Наташа, не начинай.

– Хорошо устроилась, ничего не скажешь. Москвичка, видите ли. – Наталья Геннадьевна не повышала голос, наверное, не хотела пугать Полю или стеснялась кричать при мне, но заткнуться она уже не могла. – Раз в год является, и то шляется где-то целыми днями. А мне с ребенком сидеть.

– Мама, пожалуйста… – Слово «мама» прозвучало неожиданно, как-то совсем отчаянно.

– С твоим ребенком, между прочим.

Что? Я ничего не понимала. Я смотрела на Лесю и ничего не понимала. Она молчала. Ей нечего было сказать. Глаза то ли болотного, то ли цвета хаки будто подернулись тонкой водяной завесой, какая бывает из-за противного моросящего дождя. Но Леся не заплакала, даже не отвернулась. Наталья Геннадьевна тоже молчала. Плюхнулась обратно на стул и вытряхнула остатки вина в кружку.

Твой ребенок.

Леся подошла к Поле, подула на пушистую голову, похожую на одуванчик. Я видела, как дрожит ее подбородок, но Леся, черт бы ее побрал, смогла улыбнуться и спросила:

– Чем займемся сегодня, Пинки?

Поля машинально ответила, не отрываясь от телевизора:

– Попробуем завоевать мир…

– Да, правильно. Где твоя косынка? Пойдем кататься на качелях.

Поля закивала, так часто-часто, что я вспомнила механическую курочку, которая была у меня в детстве и так же забавно кивала, если завести ее ключом.

Леся ни разу не взглянула на меня. Мы молча спустились, вышли из подъезда. Спрятавшись за шляпой и зеркальными очками, Леся зажала зубами сигарету и щелкала зажигалкой, которая никак не хотела загораться. Ее руки тряслись. На детской площадке две девчушки в одинаковых панамках рисовали мелом на плавящемся от жары черном асфальте летающую тарелку. Их мамы болтали в тени под каштаном. Поля побежала вприпрыжку к качелям.

– Леся, толкай!

Поля тоже называла мать по имени. Леся засунула незажженную сигарету обратно в пачку и подтолкнула качели.

– Выше!

Леся толкнула еще раз, сильно, со всей дури. Поля взвизгнула, то ли от страха, то ли от восторга.

– Что ты там говорила про добровольное вымирание человечества? – Я решилась первой нарушить молчание.

Леся усмехнулась:

– Как видишь, миссию я провалила.

Наконец она взглянула на меня, по крайней мере, в ее очках я увидела свое отражение.

– Я не хотела тебе врать.

– Но говорить правду ты тоже не хотела?

– Не хотела.

– Понимаю, мы же просто соседи.

Я все-таки сказала это. Вслух. Прозвучало по-детски, я почувствовала, как щеки снова теплеют. Я могла бы бросить ее здесь, на детской площадке, и сбежать, но Леся остановила:

– Расскажу.

На домашнее обучение Лесю перевели не из-за проблем со здоровьем. И больницу она выдумала вместо роддома. Ей было шестнадцать. Я ждала, что она расскажет о насилии, о боли, о чем угодно, но не о любви. А она рассказала о любви. Первой, легкомысленной, идиотской, но все-таки любви. Парень был старше на год, нежный и лопоухий, дурак дураком.

– Помню, как ломал ветки сирени, мокрые после дождя. Мы выискивали цветки с пятью лепестками и жевали, делая вид, что не горько. Я загадывала поскорее свалить из этого города, а он – чтобы мы никогда не расставались.

Жениться хотел, в десятом классе. Не все они сволочи, Варя, ты не думай. Отговорили. Для аборта слишком поздно оказалось. Родители его испугались, свалили куда подальше, а Наталья Геннадьевна ребенка отдавать запретила, сказала, что сама воспитает.

– Младенец болотом пах, – проговорила Леся. – Мне не понравилось. Говорят, дети молоком пахнут или сразу Johnson's Baby, а мой – болотом. Знаешь, я ее на руки долго взять боялась, думала, уроню, а папа все с ней носился, отпустить не мог. Шутил, что на него поле ее магнитное действует, притягивает. Имя он придумал, да.

Мать забывалась, называла Полю младшей дочерью. Папа хорошо тогда начал зарабатывать, через год отправил Лесю учиться в Москву. Подростковой беременности будто и не было. Родители позволили Лесе просто жить дальше.

– После папиной смерти мать начала выпивать, – сказала Леся. – Когда выпьет, злится на меня.

– А этот парень?..

– Игорь. Учится в меде, в другом городе. Надеется, что устроится на работу и заберет нас с Полей жить к себе. Смешной. Шлет мне смски. Вот, смотри, прислал сегодня: «С днюхой!» – и смайлик.

– Ты его больше не любишь?

– Никогда не любила, если честно. Ну, по-настоящему. Влюбленность и любовь – не одно и то же. Как там было про «полет стрижа»? – засмеялась Леся. К ней возвращалось ее обычное настроение.

– А того, на первом курсе?

– Знаешь, как переводится «Curiosity killed the cat»?

– Что-то про убийство кошек.

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, – Леся вдруг легонько, но больно ущипнула меня за нос. – Про тебя поговорка, между прочим, Варенька!

Варенька. В голове крутилась строчка из песни группы Keane:

Why do you laugh