Вторжение

When I know that you hurt inside?[28]

– И вообще, – сказала Леся, – у меня, между прочим, все еще день рождения! И я хочу мороженого. И на карусель. И еще мороженого.

– Нет, только не это…

мама: когда домой собираешься?

– С кем ты все время переписываешься? – спросила Леся, и вдруг я услышала в ее тоне, вроде как всегда шутливом, язвительном, новые нотки, будто ей правда было до меня дело, будто она ревновала. Или мне так только казалось.

– Curiosity killed the cat, – ответила я.

– Схватываешь на лету. Садись, пять.

Шоколадное, потом клубничное – Леся не шутила про «еще мороженое». Сладкая вата была размером с По́лину голову, но та торжественно несла ее перед собой, как розовый факел, обрывала волокнистые ошметки и отправляла в рот один за другим. Сладкоежки. Так странно было смотреть на них теперь: мать и дочь. Едва ли я осознавала до конца. Мать и дочь.

Липкие пальцы отмывали в фонтане, пахнущем хлоркой, – его облепила детвора, спасаясь от пекла. Купаться было запрещено, но они скидывали обувь и мочили ноги, чтобы охладиться. Вокруг бегали мальчишки с водяными пистолетами. Леся зачерпнула ладонью воду, хотела брызнуть в меня, но не рассчитала и попала в проходящую мимо старушку, которая держала газету над головой, прячась от солнца. Газета промокла, Леся долго извинялась, притворяясь, что не понимает по-русски, мы убежали оттуда, смеясь, в тень, под сосны.

Я задыхалась от горячего воздуха, пыталась не поднимать руки, чтобы не демонстрировать два темных пятна пота под мышками. Мы придумали игру: представляли парк зимой, заснеженным, с застывшими во льду аттракционами, следами птичьих лап на белом полотне. Мутное солнце, будто смотришь на него через немытое стекло, холодное и безобидное. Припорошенные пушистым снегом каштаны. Леся говорила, если повторять про себя: «Мне холодно, мне холодно», то и вправду можешь замерзнуть. Я почти поверила в прозрачный студеный воздух, в мальчишек на спортивной площадке, что забрасывают в баскетбольные корзины снежки, в корочку льда на лужах, которая хрустит, как картофельные чипсы, когда разбиваешь ее каблуком, а потом меня снова обдало жаром – я вспомнила колючую красную шапку с зеленым помпоном. В ней я была похожа на клубнику. Под шапкой потела и чесалась голова. Леся сказала, что я проиграла.

А потом она взглянула на меня весело и спросила:

– На какой щеке ресница?

– На левой.

– Правильно, – Леся легонько коснулась кожи и протянула мне упавшую ресницу на подушечке пальца.

Я хотела ее сдуть, но Леся сказала:

– Сначала загадай желание.

Под бой новогодних курантов, или когда на часах было 21:21, или когда первый раз в году я ела клубнику, или когда в школьной раздевалке, переобуваясь в сменку, я оказывалась на лавочке между двумя Настями я загадывала одно и то же желание. Но я больше не была одна. Поэтому я подумала о какой-то глупости вроде: пусть у всех все будет хорошо – и подула.

Леся захотела на автодром, но туда пускали детей от пяти лет, тогда мы решили купить билет на паровозик и отправились искать кассу.

Для тесной, раскаленной на солнце будки, обшитой металлическими пластинами, кассирша была слишком велика, как Алиса, которая приложилась к очередной бутылке и нечаянно разбухла, выдавив окна кроличьего домика локтями. Только у кассирши было всего одно окошко, крохотное и застекленное. Через него выдавались счастливые билеты в липкие от сладкой ваты ручонки. Точно счастливые, можно даже не складывать цифры на номерах – билеты давали законное право на пять минут забвения.

Леся вслух заметила, что буква К над окошком стерлась, но кассирше так даже больше нравилось:

– Фильм был, «Асса», вы, наверное, не знаете. Молодежь сейчас такое и не смотрит. Вам бы только стрелялки, да чтоб крови побольше. А там, между прочим, этот… как его… – Она щелкнула пальцами. – Цой снимался. И песню еще пели эту… Сейчас…

Кассирша прикрыла глаза и продемонстрировала лиловые тени, скатавшиеся в складках век. Потянула музыкально «м-м-м», будто настраивая инструмент, и пропела неожиданно низко:

– Под небом голубым… Есть город золотой…

Не жизнь, а гребаный мюзикл.

– Нам на паровозик, – Леся бесцеремонно оборвала концерт, и кассирша открыла глаза, ничуть не смутившись. – Два взрослых и один детский, пожалуйста.

– Какой еще взрослый? Вы туда не поместитесь, – сказала кассирша и добавила: – Не хочу сказать, что вы толстая или что-то в этом роде… Но паровозик только для детей.

Леся взглянула на Полю.

– Поедешь сама?

Поля замотала головой и на всякий случай покрепче сжала ее руку.

– Без меня отказывается, – пожала плечами Леся.

– Паровозик для детей, – строго повторила кассирша. – Всю жизнь, что ли, за мамину юбку держаться будет?

Леся поджала губы, на ней и правда была цветастая плиссированная юбка в пол.

Несправедливо. Мне тоже хотелось на паровозик. Как в детстве.