Вторжение

– Потом… Потом она узнала, что у меня есть ребенок.

– Разве это что-то меняет?

Леся уставилась на меня так, будто видела первый раз.

– Неправильно. «Неправильно» – вот что она сказала. Я думала, что не переживу. Умру. Даже о Польке не вспоминала, противно… Только о себе и думала. Но, как видишь, я не умерла. – Леся усмехнулась и покачала головой. – Прости, что выливаю все это на тебя, но… Мне больше не с кем поделиться.

Я повторяла про себя: «Мне больше не с кем поделиться» – запомнить, выучить наизусть, твердить перед сном как молитву. Мне больше не с кем поделиться. Меня выбрали, ткнули в безликую толпу пальцем и указали на меня – меня! – заметили, признали, посвятили в рыцари.

– А знаешь что? К черту! К черту это все. У тебя сегодня экзамен.

Леся стянула с ладоней носки, захлопнула учебник и встала.

– Чего?

– В караоке. Идем! Покажешь миру, как ты хорошо знаешь английский.

– Ты серьезно?

– Абсолютно. Сегодня выучим только один неправильный глагол. Drink – drank – drunk. Если Самой Лучшей Маме можно, то почему мне нельзя?

Леся засмеялась, а я поняла, что больше не смогу смотреть на нее как прежде. Теперь я знала, она может быть другой – слабой, беззащитной.

– Леся, я… – Я так много хотела ей сказать, так много, но слова не складывались в предложения, и она будто почувствовала это, замолкла, не смеялась больше. – Я… Мама меня убьет.

Неловко вышло, но Леся мне только подмигнула:

– Если обещаешь сохранить мой секрет, я сохраню твой.

– Как же меня пустят?

– Места знать надо, – улыбнулась она. – Но я сначала в душ по-быстрому.

Только что она сидела передо мной в слезах, и вот уже готовится идти на вечеринку. Леся – одним словом.

Мне больше не с кем поделиться.

– Fuck! – донеслось из ванной. – Горячую воду отключили! Варвара, помоги, а?

Вся эта лишняя, нелепая суета с кастрюльками, ковшиками, тазиками – из года в год, из года в год, но в этот раз не так, по-другому. Щеки горят. Я подставляю руку под ледяную струю, лупящую по дну медной кастрюли, – пальцы немеют от холода. Не могу удержать спички, они гаснут одна за одной. Долго смотрю, как к поверхности поднимаются пузырьки.

Леся стоит на коленях в ванне, будто молится, неподвижная, смиренная. Руки сложены, с мокрых волос стекает пена от шампуня. Кокосовый аромат – так пахнет «Баунти» – дурацкая мысль попробовать шампунь на вкус. По белой спине, сбереженной от южного солнца, тянется лиловая дорожка. Ее не должно быть здесь, этой белой согбенной спины с отпечатком кружевной резинки. Коллаж. Чужеродное тело, наспех вырезанное из картины французского импрессиониста и грубо вставленное в выцветший полароидный кадр с облупившейся ванной, застывшими брызгами зубной пасты на зеркале, каплей, дрожащей под ржавым краном.

Кастрюльки, ковшики, тазики больше не дурацкие, бестолковые, неуместные – всё не так, всё обретает смысл.

Лью теплую воду осторожно, медленно, уставившись в точку, где кружевная дорожка пересекается с позвоночником.

– Мама однажды принесла живых карпов и выпустила в ванну, – говорю я, только чтобы нарушить молчание. Влажное, липкое, то молчание, что ощущаешь кожей. – Четыре, пять, не помню. Я тогда совсем маленькая была, ну и залезла в воду, к ним. Воображала себя русалкой, наверное… Мама была в истерике, когда увидела.

Не знаю, зачем я рассказала Лесе, глупая история, но, наверное, не страшно показаться глупым перед обнаженным человеком, стоящим на коленях. Хочу добавить, что мне нравилось, как их скользкие спинки касались ног, но забываю, потому что гадаю, какова на ощупь эта белая спина. Я читала, что акулья кожа, которая кажется мягкой и гладкой, на самом деле шершавая, как наждачная бумага, если гладить «против шерсти».

– Что случилось с карпами? – спрашивает Леся, не поднимая головы.

– Не знаю. Наверное, мы съели их на ужин, в тот же вечер.

– Варвара, мой маленький варвар, – говорит Леся, сладко перекатывая «р-р-р» на языке.

Не вижу ее лица за волосами, но знаю, что она улыбается. Слово «мой» щекочется внутри, дрожит и распускается в месте, где должно быть солнечное сплетение. Мой.

Мы срослись плавниками

Мы срослись плавниками

Мы срослись плавниками

Я не касаюсь ее, ни разу не касаюсь, только смотрю на перекресток, где бледнеет лиловая дорожка.

– Подай полотенце, пожалуйста.

Кастрюльки, ковшики, тазики… В череде проклятий, что из года в год обрушиваются на головы коммунальщиков, блестит, переливается, как рыбья чешуя на солнце, моя немая благодарность.

Глава 11. Южная ночь