Вторжение

Помню только, как я хватаюсь за край унитаза и почему-то думаю о том, что ни за что не отстираю одолженное платье. На потрескавшемся кафеле черным маркером выведено ободряющее «Just do it», и я пытаюсь неловко пошутить. Леся где-то рядом, и я слышу ее голос.

– Я сдала экзамен? – спрашиваю я перед тем, как меня снова выворачивает наизнанку.

– Hush, hush, darling…[35] Мой маленький варвар… Ты справилась лучше всех.

Глава 12. Don't speak

– Свинота.

Мама сорвала простыни, скомкала, швырнула на пол и предъявила подушку. На подушке – штрихи водостойкой туши, которую не берет ни одно средство для снятия макияжа, кроме слез.

– Будешь руками отстирывать.

Мама стащила со спинки стула лифчик, ночнушку, сгребла в охапку грязное белье.

– Все, что на тебе, – тоже в стирку, снимай.

Все, что на мне, – трусы с растянутой резинкой и футболка – полетело к простыням. Мама заметила желтые разводы под мышками:

– Новая. Один раз надевала всего, а уже пятна… Вот что ты будешь делать, а. И ничем же их не отстираешь…

Мама прижала к груди – не меня, но то, что касалось меня.

– «Рексона» никогда не подведет, называется.

«Рексона» не подведет, а я подведу.

Утром я проснулась, потому что замерзла. Впервые за лето – не на мокрых простынях, пропахших пóтом. Проснулась оттого, что пыталась вытащить из-под себя покрывало и натянуть на заледеневшие ноги. Рыжее солнце румянило белый потолок. Леся сопела рядом, пыталась согреться во сне, прижимая к животу подушку. Мы уснули прямо под кондиционером, который забыли выключить. Болело горло, то ли оттого, что я надышалась студеным воздухом, то ли оттого, что наоралась в караоке до хрипоты. В голове будто врубили десяток треков одновременно, и приглушить хоть один из них было невозможно.

В настенных часах западала сломанная стрелка, по звуку казалось, что идет дождь. Я свернулась калачиком, обняв себя за плечи, и рассматривала Лесю, внаглую, без стеснения, так долго, что можно было пересчитать все веснушки на ее носу. Рыжие волосы упали на лоб, я могла бы протянуть руку и убрать их, но не решилась, боясь разбудить. На губах помады не осталось. Золотая пуговка съехала на шею, и воротник блузки сдавливал ей горло. Юбка перекрутилась, задралась, потому что она закинула бедро на подушку, и ее колено едва касалось моего. На ступне, где кожа будто прозрачная – такая прозрачная, что сквозь нее просвечивали голубые жилки, как реки на контурной карте, – остались отпечатки пряжки крест-накрест. Я не помнила, но могла представить, как Леся поднимается по лестнице босиком, с босоножками в одной руке, подставляя мне плечо. Мне пришла в голову безумная идея лизнуть ее бледную щеку, спасенную от палящего солнца, чтобы узнать, правда ли она на вкус как молочный коктейль. Но я не стала, просто смотрела.

Во сне Леся дышала громко, прямо как Любовь Николаевна, учительница по ИЗО в седьмом классе, – у той всегда был заложен нос, хронический ринит или что-то в этом роде, и я слышала затрудненное дыхание, когда она наклонялась над моим ухом, рассматривая рисунок. Любовь Николаевна была совсем еще молоденькой, только после выпуска из художки. Говорили даже, она курит за школой вместе со старшеклассницами. Пацаны на перемене пели ей «Liebe, liebe, amore, amore», а она притворно сердилась, но никогда не повышала голос – было заметно, как ей сложно сдержать смех. Ученики ее любили. Все глядят на Любочку – радуются все. Любочка не носила синих юбок и вообще одевалась в костюмы, похожие на мужские: белые рубашки, которые часто бывали перепачканы пестрой гуашью, отглаженные брюки со стрелками, пиджаки, расшитые растениями и птицами. От нее сильно пахло духами, наверняка она перебарщивала из-за заложенного носа. Мне нравилось, когда она брала мою руку с кистью в свою, всегда теплую, вымазанную краской и чуть шершавую, и вела по бумаге длинные точные линии, очерчивая контур кувшина или яблока. Я нарочно делала ошибки в рисунке, но не знала почему. Рукав ее пиджака слегка приподнимался, обнажая маленькую татуировку на запястье: сердечко, сложенное указательными и большими пальцами Микки-Мауса в белых перчатках. Я тоже хотела такое. А потом Любочку уволили за роман с учеником. Ходили слухи, что это был не ученик, а ученица.

Я больше не вспоминала о ней, у меня появился Кондрашов, последняя сосиска в тесте и «Smells like teen spirit». Но Леся дышала теперь точно так же. Наверное, у нее заложило нос от холодного воздуха.

Платье в горошек с кровавыми подтеками от вина я оставила на полу, переоделась в джинсы и футболку. Пульт от кондиционера я не нашла, поэтому накрыла Лесю покрывалом. Напившись воды из-под крана, я вышла, тихонько закрыла за собой дверь.