Vulf Aleksa Predskazannaya volku (SI) Readli.Net 690678 original 2f2e6

этих вопросах ни один человек не свободен от всякого интереса. В самом деле, хотя бы у

человека не было морального интереса из-за отсутствия добрых чувств, однако и в таком

случае имеется достаточно оснований вселить в него страх перед бытием Бога и загробной

жизнью. Действительно, для этого требуется только, чтобы у него не было по крайней мере

уверенности, что такой сущности и загробной жизни нет, а для этой уверенности, поскольку

это должно быть подтверждено одним лишь разумом, стало быть, аподиктически, он

должен доказать невозможность бытия Бога и загробной жизни-задача, которую, конечно, не может решить ни один разумный человек. Это была бы негативная вера, которая, правда, не могла бы порождать моральность и добрые чувства, но могла бы создать им аналог, а

именно могла бы в значительной степени сдерживать порывы к совершению зла.

Неужели, скажут нам, это все, чего может достигнуть чистый разум, открывая новые

горизонты за пределами опыта? Ничего, кроме двух символов веры? Этого мог бы

достигнуть в обыденный рассудок, не призывая на помощь философов!

Я не буду здесь восхвалять услугу, которую философия оказывает человеческому разуму

огромными усилиями своей критики, хотя бы результат ее и был негативным; об этом еще

будет сказано несколько слов в следующем разделе. Но неужели вы требуете, чтобы знание, касающееся всех людей, превосходило силы обыденного рассудка и открывалось вам

только философами? Именно то, что вы порицаете, служит лучшим подтверждением

правильности высказанных выше положений, так как теперь обнаруживается то, чего

нельзя было предвидеть вначале, а именно что в вопросе, касающемся всех людей без

различия, природу нельзя обвинять в пристрастном распределении своих даров, и в

отношении существенных целей человеческой природы высшая философия может вести не

иначе как путем, предначертанным природой также и самому обыденному рассудку.

ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО УЧЕНИЯ О МЕТОДЕ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Архитектоника чистого разума

Под архитектоникой я разумею искусство построения системы. Так как обыденное знание

именно лишь благодаря систематическому единству становится наукой, т. е. из простого

агрегата знаний превращается в систему, то архитектоника есть учение о научной стороне

наших знаний вообще, и, следовательно, она необходимо входит в учение о методе. Под

управлением разума наши знания вообще должны составлять не отрывки, а систему, так

как только в системе они могут поддерживать существенные цели разума и содействовать

им. Под системой же я разумею единство многообразных знаний, объединенных одной

идеей. А идея есть понятие разума о форме некоторого целого, поскольку им a priori определяется объем многообразного и положение частей относительно друг друга.

Следовательно, научное понятие разума содержит в себе цель и соответствующую ей

форму целого. Единством цели, к которому относятся все части [целого] и в идее которого

они соотносятся также друг с другом, объясняется то, что, приобретая знание, нельзя

упустить из виду ни одной части, а также нельзя сделать никакого случайного добавления

или остановиться на неопределенной величине совершенства, не имеющей a priori определенных границ. Следовательно, целое расчленено (articulatio), а не нагромождено

(coacervatio); оно может, правда, расти внутренне (per intussusceptionem), но не внешне (per appositionem) в отличие от тела животного, рост которого состоит не в присоединении

новых членов, а в том, что каждый орган без изменения пропорциональности становится

более сильным и более приспособленным к своим целям.

Идея нуждается для своего осуществления в схеме, т. е. в a priori определенном из принципа

цели существенном многообразии и порядке частей. Схема, начертанная не согласно идее, т. е. исходя не из главной цели разума, а эмпирически, т. е. согласно случайно

представляющимся целям (количество которых нельзя знать заранее), дает техническое

единство, а схема, построенная согласно идее (когда разум a priori указывает цели, а не

эмпирически ожидает их), создает архитектоническое единство. То, что мы называем

наукой, возникает не технически, ввиду сходства многообразного или случайного

применения знания in concrete к всевозможным внешним целям, а архитектонически, ввиду

сродства и происхождения из одной высшей и внутренней цели, которая единственно и

делает возможным целое, и схема науки должна содержать в себе очертание (monogramma) и деление целого на части (Glieder) согласно идее, т. е. a priori, точно и согласно принципам

отличая это целое от всех других систем.

Никто не пытается создать науку, не полагая в ее основу идею. Однако при разработке

науки схема и даже даваемая вначале дефиниция науки весьма редко соответствуют идее