Вулканы над нами

— Должно быть, это связано с их верой в магию. Какое-нибудь идиотское суеверие, можете не сомневаться. Но, как бы там ни было, мы наладили производство зеркал. Сперва небольших и самого низкого качества; амальгама с них слезала буквально за несколько дней. Мы хотели, чтобы индейцы поняли, что вещь может быть лучше и хуже. Эти первые зеркала мы продавали почти что даром — десять центов штука, по компанейским талонам, и индейцы на них набросились. Зеркала появились почти в каждом домике. Через неделю-другую мы отправили нашего ладино в обход, и он установил, что зеркала пришли в негодность. Амальгама сошла, в них нельзя было глядеться. Тогда он сказал индейцам, что нужно покупать зеркала по двадцать пять центов — эти будут держаться шесть месяцев. Мы объявили, что будем принимать старые зеркала в счет уплаты за новые, индейцы остались довольны. Тем временем наш ладино выяснил, что индейцы любят цветы и птиц. Некоторые из них, работавшие в рудниках, выцарапывали изображения цветов и птиц на камнях. У нас явилась мысль украсить зеркала рисунком, это имело успех. Не прошло и недели, как индейцы выкладывали полтора доллара за зеркало с парой птичек или с какими-нибудь цветочками. Мы велели продавцам придержать наиболее ходкие сорта, чтобы индейцы поняли, что вещь, которую трудно достать, стоит дороже. Я, конечно, не обольщаюсь, — это первые шаги, первые робкие шаги, но важно подчеркнуть, что мы движемся правильным путем и лет через пять будем пожинать плоды. Наша цель — воспитать из индейцев довольных своею судьбой людей, продуктивных работников, активных покупателей, — короче говоря, людей, вкушающих от цивилизации те же блага, что и мы.

Я почувствовал, что мое терпение истощилось.

— Не знаю, понравится ли вам мой вопрос. Я хотел бы знать, свободны эти люди или нет? Ваш город окружен высокой проволочной изгородью, не так ли?

— Сначала давайте условимся, что считать свободой, — мягко возразил Элиот.

— Мне кажется, что по этому вопросу нет двух мнений. Если хотите, я спрошу иначе: могут они уйти отсюда, если им захочется, или нет? Теоретически можно представить, что индейцу в один прекрасный день наскучат ваши правила гигиены и зеркала. Может он уйти отсюда? Или это бестактный вопрос?

— Отчего же? Нисколько. Он не может уйти. Пока что не может. Учтите, что свобода в нашем понимании неизвестна индейцам.

Прежде всего они не знают, что такое демократия.

— Значит, вы обучаете их здесь свободе в нашем понимании?

Элиот был доволен, почти польщен.

— Вот именно. Вы совершенно правильно выразились, хотя точнее было бы сказать, что мы к этому стремимся. В пределах сил наших.

— А свобода вообще и свобода в нашем понимании — вещи разные?

Лицо Элиота выразило бесконечное терпение. Он взял меня за рукав своими сухощавыми пальцами.

— Я вижу, что наши взгляды не совпадают.

В этом нет ничего удивительного; кроме того, мое первое правило — всегда уважать мнение другого человека. Эта проволочная изгородь возникла в тот момент, когда определенная группа людей решила временно принести в жертву свою личную свободу в интересах той, я бы сказал, подлинно демократической свободы, которую и вы и я так любим и ценим.

Индейцы проходят здесь процесс перевоспитания, и эта изгородь поставлена, чтобы служить им защитой. Не следует забывать, что в течение последних пяти лет они находились во власти беспринципных демагогов. Нужно помнить также и о плантаторах.

— А что, собственно, нужно помнить о плантаторах?

— Нужно помнить, как они поступали с индейцами. Это же была притча во языцех. Вы толкуете мне о свободе, но, уверяю вас, у вас волосы станут дыбом, если я вам расскажу, что проделывали с индейцами плантаторы. Для них ничего не стоило споить, точнее отравить, целую деревню запрещенным самогоном и потом с помощью вербовщиков угнать их всех на плантацию. Конечно, индеец был волен оставаться на плантации или уйти домой, но он отлично знал, что если вернется в деревню, то интенденте спустит с него шкуру и отправит обратно к плантатору, потому что интенденте получил от плантатора взятку.

На минуту у меня шевельнулась мысль, что Элиот перешел в контрнаступление, но я тут же от нее отказался. Достаточно было взглянуть в лицо Элиота, чтобы понять, как он далек от этого. Да и откуда ему знать, что я из плантаторской семьи? Вообще же у меня создалось впечатление, что Элиот скорее симпатизирует мне. В его отношении ко мне даже в мелочах сквозило желание быть полезным; кроме того, он, видимо, принадлежал к тому типу людей, которые готовы разорваться надвое, чтобы одновременно и отстаивать свою позицию, и любезно выслушивать аргументацию оппонентов.

Мы снова вышли на Таймс-сквер.

— При всем том, — сказал Элиот, — я ни в коем случае не утверждаю, что, будь я плантатором, я не поступал бы, как они. Вероятнее всего, я поступал бы так же. У плантаторов было немало трудностей в особенности в те годы, когда за кофе давали не дороже, чем за морские водоросли. Они, наверное, рассуждали так: индейцам все равно хуже не станет, они и до нас умирали с голоду.