Вулканы не молчат

Утром четвертого дня Геннадий, Костя, Алексей, Нина и я, взяв палатку, спальники, часть кухонной утвари и кое-что из продуктов, отправились устраивать выкидной лагерь.

Я ждал, что подниматься будем по травянистому склону над кухней. Оказалось, этот путь — не самый короткий. Пошли в сторону Бакланьего мыса, мимо грота с палаткой, за которым льдистым полотном сверкал на стене обрыва водопад. Бурный на стоке в море, дымивший холодом вечных снегов, он был мелким и не слишком широким — его перемахивали в два прыжка. Здесь умывались и брали воду, и здесь, после купания в заливе, Геннадий, ухая так, что от мыса к мысу скачками неслось эхо, принимал ванну, отполаскиваясь от морской соли.

После водопада еще метров сто пятьдесят шли по берегу, отыскивая между высокими камнями свободные проходы. Почти все они были заклинены толстыми бревнами. По ошкуренным бокам, измятым и зализанным волнами, можно было судить, что бревна — эти где-то и кем-то списанные в убыток кубометры — долго кочевали по морю, бились о камни, не думая не гадая, что еще могут кому-то пригодиться.

— Наш дровяной склад, — сказал Костя, показывая на береговые завалы.

— А что наверху? — спросил Алексей. — Есть какое-нибудь топливо?

— Ольховник. Дровишки того же сорта, что у девушки Наташи.

От головы жидко растянутой колонны Костю окликнул Геннадий.

— Где подниматься? Здесь?

Он стоял напротив узкой расщелины. На этом участке рыхлые породы частью осыпались, частью были вымыты дождями и талой водой. Образовалась сравнительно некрутая впадина, по которой вулканологи проложили тропу к верхним этажам острова. Тропы в привычном ее виде не было. Ее заменяли отформованные носками сапог вмятины, соединенные между собой струями каменистой осыпи.

Геннадий кинулся на тропу с такой жадностью, как будто именно здесь, на этом подъеме, его ожидало то главное, ради чего он приехал.

Проследив за его легким, словно бы скользящим восхождением, я с неприятным чувством человека, ввязавшегося не в свое дело, спросил у Кости о высоте подъема.

— Считай по высоте обрыва: семьдесят — семьдесят пять метров.

— А крутизна?

— Вполне допустимая. Назад не скатишься. В основном, градусов тридцать. Есть два участка под сорок, но они короткие.

Подражая Геннадию, я начал скорый подъем, но Костя меня остановил:

— Во-первых, должен тебе сказать: кроме Флёрова, Порфирича никто не догонял. Во-вторых, лучше идти медленно, но ровно. Можно про себя считать, тоже медленно: три-и, че-ты-ре. Ступил — три, еще ступил — четыре.

Заканчивая наставление, он прикинул мою оснастку:

— Рюкзачок для начала великоват. Но после ты без него не сможешь.

Сейчас я вспоминаю, как, вернувшись в Петропавловск, шел на другой день по солнечной набережной в редакцию. На мне был легкий костюм и летние туфли, в портфеле — алаидский блокнот и бумаги к авансовому отчету. А идти я не мог, не чувствовал своего тела — оно было невесомым. Поднимая ногу, я боялся ее опускать, не представляя, в какой момент она встретит асфальтовую опору. Я прислонялся к деревьям и отдыхал. Прохожие смотрели на это каждый по-своему. Многие с иронией: «Утро, а уже хорош!» Попадались и участливые: «Что с вами? Приступ?..» Так обходится с человеком привычка к сильным физическим нагрузкам, едва он от них избавляется.

Но это впереди. А пока — «не выдержу… нет, выдержу», — пока такой привычки у меня нет. «…Три, четыре… три, четыре». В висках бьется разбухший от перегрева пульс, тяжесть рюкзака заламывает плечи, и дрожат руки, как было при погрузке на корабль. «Три-и-и… Че-ты-ре».

Над головой светлеет, я вижу зеленую закраину обрыва и две пары ног.

Геннадий с Алексеем встретили меня, как героя, считавшегося пропавшим без вести. Я скинул рюкзак и очень смутно — глаза заливало потом — увидел, что подъем пройден не весь. Обрыв был с надстройкой — зеленым холмом, приблизительно той же высоты, которая только что довела меня до полуобморочного состояния.

Над краем обрыва показался рюкзак. Он высунулся больше чем наполовину, а головы того, кто его нес, все еще не было видно.

Но объявилась и голова с мокрыми, как из-под дождика, волосами. Костя вспотел не меньше моего, но не от слабости. Его омывал пот работяги. Голый по пояс, он нес два по-ставленых один на другой рюкзака. Второй он забрал у Нины, которая вышла следом за Костей. Она была в майке-футболке — штормовку и свитер держала под мышкой, а свободной рукой цеплялась за зеленый выступ, который — она еще не видела второго подъема — казался ей последним рубежом мучений.

Костя прошел мимо привала, не задерживаясь, высоко и остро поднимая колени, подталкивая себя медленной раскачкой. А Нина легла на траву и, как говорят в народе, кончилась. Успев передохнуть, я смотрел на нее, как собрат по общей и для нас обоих непосильной доле.