Введение в эстетику

Будет ли это наш собственный импрессионизм или же речь идет об импрессионизме других? В сущности, оба вида импрессионизма сразу – это то, что во всем называется объективностью. «Если мы отказываемся считаться со своими собственными реакциями на художественное произведение, то лишь затем, чтобы отметить реакции других: объективные по отношению к нам, они будут субъективны по отношению к изучаемому произведению»[149].

Объективностью мы называем во всякой вещи согласие возможно большего числа внешних образов ее, каждый из которых представляет собою чисто субъективное впечатление. «Прежде всего, что мы должны понимать под объективностью? – спрашивает Анри Пуанкаре. – Объективность мира, в котором мы живем, гарантирует нам то, что мир этот общ у нас с другими мыслящими существами… Станем ли мы на моральную, эстетическую или на научную точку зрения – вывод остается неизменным. Нет ничего объективного, кроме того, что тождественно для всех»[150].

«Таким образом, единственная объективная реальность – это отношения вещей, из которых вытекает мировая гармония. Несомненно, эти отношения, эта гармония не могли бы быть постигнуты вне разума, который их постигает или чувствует. Но тем не менее они объективны, потому что они общи для всех мыслящих существ и общимии останутся»[151].

Может быть, скажут, что именно эта абсолютная универсальность воспринимаемых образов вещей никогда не была достигнута в эстетике, так как в ней имеются субъективные образы вещей, но никогда нет всеобщего согласия относительно них. Но его нет и в любой другой науке. Наука лишь средство представить действительность с помощью системы символов, вся ценность которых в том, что они более удобны, чем другие. Это удобство всеобще лишь в той же мере, что и эстетическое наслаждение, – ибо что такое абсолютное удобство, одинаковое для всех индивидуумов, во все времена и в самых различных сферах? Оно допускает лишь бесконечные степени и оттенки, но никогда не достигает непознаваемого предела, к которому, как мы говорим, оно стремится, этой «реальности», «абсолюта», «вещи в себе» догматиков.

Вот почему нижеследующие слова Пуанкаре применимы не только к науке, но и к эстетике – с сохранением всех оттенков. «Скажут, что наука лишь классификация и что классификация может быть не истинной, но лишь удобной. Несомненно, она прежде всего удобна; но несомненно точно так же, что она удобна не только для меня, но и для всех людей; несомненно и то, что она останется удобной для нашего потомства; несомненно, наконец, что все это не может быть случайным»[152].

Наиболее решительный эстетический догматизм, правильно понятый, и не требует большего: объективность его законов есть лишь общность индивидуальных впечатлений; и эта общность никогда не в состоянии достичь абсолютной универсальности, ибо удобная классификация впечатлений находится в вечной эволюции, и наши соседи или наши потомки всегда находят или найдут классификации, более отвечающие запросам их науки. Научный релятивизм и релятивизм эстетический точка в точку соответствуют друг другу, хотя разделяющие их оттенки бесконечны: таково свойство всех оттенков в мире. Подобно ученому, теоретик эстетики откажется именовать удобство своих гипотез случаем. Следовательно, и он дерзнет говорить о законах. Он сможет, он должен будет это делать без предубеждения просто потому, что ему понятна «ценность науки» даже в искусстве!

Глава вторая. Относительный догматизм критиков искусства

Традиционный догматизм, как известно, представляется обычно как догматизм абсолютный. Абсолютным был, например, догматизм платоников, выступавший во имя Идеи Прекрасного; или, начиная с эпохи Возрождения, догматизм авторов правил или же мнимых аристотелевских или классических предписаний; абсолютным был и противоположный ему догматизм немецких или французских романтиков, с их революционным догматом недосягаемого гения, – худший из видов догматизма ввиду его произвольности; догматизм всякого академизма в пластических искусствах; догматизм всех почти направлений в музыке – вагнеризм, дебюссизм и дендизм (d'Indy), – если брать самые последние течения; наконец, догматизм индивидуалистической эстетики вообще, ибо достаточно, по мнению ее сторонников, формулировать в отвлеченной форме личное свое убеждение, чтобы оно тотчас же возымело силу для всех людей и всех времен.

Но все теоретики абсолютной красоты, рано или поздно, приходят к защите пред лицом этого абсолюта священных прав личности, вдохновения, гения, прав свободы и творческого воображения. Поэтому их эстетический кодекс всегда можно резюмировать в единственном декрете, состоящем из следующих двух статей, не свободных от противоречий:

«Статья 1. Искусство обладает непреложными законами (перечень коих следует).

«Статья 2. Однако никто не обязан повиноваться этому декрету».