Введение в философию желания

Жизнь и движущий ее развитие жизненный порыв представляют собой непрерывное творчество. Бергсон пишет: «Жизнь – это прежде всего тенденция действовать на неорганизованную материю. Направление этого действия, конечно, не предопределено: отсюда непредвидимое разнообразие форм, которые жизнь, развиваясь, сеет на своем пути. Но действие это, будучи всегда в той или иной степени случайным, содержит хотя бы зародыш свободы выбора. Выбор же предполагает предвосхищение нескольких возможных действий. Нужно, следовательно, чтобы возможности действия вырисовывались перед живым существом до самого действия» (с. 142). Достаточно ли одного лишь воображения, чтобы возникла ситуация свободы? Из того, что Бергсон говорит о практичности и обязательной тесной связанности познания с деятельностью можно заключить, что только желание – как основанное на воображении предвосхищение действия и как понимающее восприятие – создает искомую свободу выбора.

На всем протяжении «Творческой эволюции» Бергсон неоднократно говорит о присущем жизненному порыву противоречии[71]. Например, из первой главы «Об эволюции жизни. – Механицизм и целесообразность» мы узнаем о том, что стремление к индивидуализации присуще всему организованному миру, но оно повсюду же сталкивается со стремлением к воспроизведению. Поэтому индивидуальность никогда не бывает завершенной.

Бергсон настаивает на том, что нет универсального биологического закона, который мог бы без изменений, автоматически прилагаться ко всякому живому существу. Есть только направления, которые жизнь придает видам вообще. Каждый отдельный вид самим актом своей организации утверждает свою независимость, следует своему желанию, своему, как Бергсон говорит, капризу, более или менее уклоняется в сторону, иногда даже возвращается назад и как бы «поворачивается спиной» к первоначальному направлению (с. 21).

Жизнь характеризуется им как непрерывное и непрекращающееся творчество. В этом смысле Бергсон ставит под сомнение правильность механистических и телеологических объяснений происхождения и развития жизни. Суть механистических объяснений состоит в утверждении, что будущее и прошедшее исчисляемы как функция настоящего и что, следовательно, все дано. Но Бергсон отрицает и радикальный телеологизм, по которому вещи и существа лишь реализуют начертанную однажды программу. Механицизм и телеологизм не позволяют «схватить» время. А ведь именно желанием создается время. В желании и любви как никогда ощущается его течение. Замечаемое до этого лишь при помощи часов, в желании и любви время «актуализируется». Происходит это потому, что желание всегда есть творчество. Этим оно отличается от каприза. Ведь поступать, повинуясь капризу, – значит механически колебаться между двумя или несколькими готовыми решениями и все же остановиться, в конце концов, на одном из них.

Гармония в понимании французского философа допускает отклонения, поскольку, – как он пишет, – «каждый вид, даже каждый индивид, сохраняет от целостности жизненного импульса только некий порыв и стремится использовать эту энергию в собственных интересах» (с. 118). Гармония проявляется более в тенденциях, нежели в состояниях, она обнаруживается «скорее позади, чем впереди», в «тождестве импульса, а не в общем стремлении» (к цели) (там же). Творчество, – по мысли Бергсона, – ни в коем случае нельзя определять как отрицание. Именно «творческость» желания позволяет следующей за ним реальности превзойти самое себя.

Жизнь есть по Бергсону продолжение одного и того же порыва, разделившегося между расходящимися линиями эволюции. Жизнь – тенденция, сущность которой – развитие «в форме пучка». Самим своим ростом она создает «расходящиеся линии», между которыми и разделяется жизненный порыв. При этом изначальная гармония как бы убывает. Будущее жизни выходит за пределы ее настоящего, так как жизнь есть творчество, в процессе которого она постепенно создает не только формы жизни, но и «идеи, позволяющие интеллекту постичь ее, и понятия, в которых она может быть изложена». То же самое можно сказать и о человеке, будущее которого выходит за пределы его настоящего, так как он наделен способностью выбирать себя: «Путь, проходимый нами во времени, усеян обломками всего, чем мы начинали быть, чем мы могли бы стать» (с. 145).