Вы там держитесь…

Читая ночью роман Сарамаго «Евангелие от Иисуса» – под верещанье цикад в деревенской бане в Липино (интеллектуальная шарада, блеск, а с виду придуривается – якобы такой Коэльо: пошел туда, пошел сюда, рыбаки удивились, Магдалина сказала), – днем я очень хотела обсудить его с Олей.

Но как только мы начинали обсуждать, скажем, проблему добровольной жертвы Христа, как заходила или соседка, или алкаш Толян, или, скажем, шершень начинал кружить над нами.

На моих словах о том, что Сарамаго создает целокупный образ мира, в слове явленный, этот, бля, шершень сел мне прямо на нос.

– Целокупный, говоришь? – ехидно сказала Оля. – Значит, и шершень – часть божьего замысла.

– А он меня укусит? – спросила я с шершнем на носу, слегка гундося.

– А как же! – ехидно сказала Оля.

– И я умру?

– На все воля божья, – сказала Оля и, извернувшись, ловко прихлопнула его.

– Что ты наделала! – закричала я.

– Не живите так подробно – как сказал Лев Толстой одному завшивевшему христианину, который пришел посоветоваться насчет вшей: нельзя ведь никого убивать (резюмировала Оля).

Опростилась я

Оля, молодая и красивая, московская и знающая в Москве всех и вся, все театры, исполнителей, архитекторов, историков и бог знает еще кого, прошлым летом засела в своей деревне и, как сама говорит, опро́стилась.

– Нашла я отличного дизайнера – серьги, ожерелья. Тебе подарю красивое на ДР (говорю я Оле).

– А мне зачем? (говорит Оля с интонацией деревенской старухи). Куда я хожу-то? Огород вот окучила, деревья подкопала, смородины накрутила…

– Оля, перестань ты со своей этой стилизацией!

– С какой стилизацией? На Илью Пророка такой гром был, испужалась я…

– Оля, ну хватит!

– Хаха, но я правда опро́стилась.

Ее муж как-то поставил эксперимент: провел зиму в Липино, и они вдвоем с одним местным даже на кабана ходили. Света не было, при свече книги читал, печку топил – мороз был под тридцать.

Так, Оля рассказывает, сильно одичал. Крокодил Данди такой. Всего одна зима (сам говорил) – и уже ничего не соображаешь: смотришь с ужасом сложные фильмы, и если человек о чем-то абстрактном тебе, типа метафизического апостериори, тебя так и тянет сказать ему:

– Хряк-то здоровенный был, мог и завалить.

Вначале было ПИ

Пошли мы намедни с Олей в гости к своим замечательным старым друзьям, в хорошую московскую семью с традициями.

Выпили, то да се, и тут Оля (она встает в пять утра) заснула прямо за столом.

Ну, и спит себе

Приходит их сын Ваня, начинающий кинорежиссер. Талантливый, креативный, энергичный, с характером.

Показывает мне на лептопе клипы, болтаем о кино, всякое такое.

Тут Оля просыпается и говорит ему:

– Режиссером хочешь быть? В стране, где никому не дают работать? Где главное не талант, а подхалимаж?

Ваня обалдевает, но Оля, не дождавшись ответа, опять падает головой на стол и засыпает.

Через полчаса опять просыпается и говорит:

– Кинопроизводство в упадке, никаких перспектив для молодых, это не страна, а территория – и так с 17-го года.

И опять засыпает.

И так раз пять.

Тут я вызываю такси, бужу Олю, мы с Ваней тащим ее в такси, где за рулем сидит славный парень-киргиз.

Пьяная Оля говорит ему:

– Вы понимаете, что в стране давно нет никакого реального кинопроизводства, страна в упадке и молодым талантам не пробиться?

А киргиз говорит:

– Тогда пусть в такси идут работать.

Пьяная Оля вдруг говорит:

– А ведь это мысль!

И опять засыпает.

Киргиз смеется, мы приезжаем к Олиному дому, и она, выходя, говорит ему:

– Если они и Мейерхольда в бочке с говном утопили, то что говорить?

И уходит.

А мы дальше едем ко мне в Химки.

Шофер спрашивает:

– А кто утопил в бочке с говном этого… как она сказала?

– Мейерхольда. Это давно было, лет 70 с лишним назад.

– А он ее дедушка? Или прадедушка? – спрашивает шофер.

– Да нет, просто она за всех переживает.

Шофер неожиданно говорит:

– Да, видно, что хорошая женщина. Хоть и пьяная. Переживает даже за какого-то Мирехолда, которого кто-то 70 лет назад утопил. Обычно пьяные пассажирки просто дико хохочут и ни за кого не переживают: только если муж встречает их, к примеру, они все время говорят: щас как взвесит… ну этих (он покраснел).

– Здюлей?

– Ну да, здюлей, и еще там в начале ПИ.

Литература

Мог бы и побороздить

…Все-таки мне интересно, насколько «яркой» (как пишет газета «Ленинградский рабочий») была речь общественного обвинителя Сорокина, когда судили Бродского.

Я думаю, что речь вот такая была примерно: