Выбор

Были словно ледяными

да не таяли.

Отливали эти крылья

сверкающие

то ли — к р о в у ш к о ю ,

то ли — пожарами...

Сам боярин Троекуров

со товарищами

поглазеть на это чудо пожаловали...

Крыльев радужных таких

• земля не видела.

И надел их м у ж и к ,

слегка важничая.

Вся Ивановская площадь

шеи

вытянула,

ирнготовилася ахнуть

вся Ивановская!..

Вот он крыльями взмахнул,

сделал первый ш

139

Вот он чаще замахал,

от усердья взмок.

Вот на цыпочки встал,—

да не взлеталось никак

Вот он щеки надул,—

а взлететь не мог!..

Он II плакал,

И молился,

и два раза отдыхал,

закатив глаза,

подпрыгивал по-заячьи.

Он поохивал,

присвистывал,

он крыльями махал

и ногами семенил, как в присядочке.

По земле стучали крылья,

крест мотался на груди.

Обдавала пыль

вельможного боярина,

М у ж и к у у ж е кричали:

« Н у , чего же ты?

Л е т и !

Обещался, так взлетай, окаянина!..»

А когда он завопил:

«Да где ж ты, господи?!» —

и купца задел крылом,

пробегаючи,

вся Ивановская площадь

взвыла

в хохоте,

так, что брызнули с крестов

стаи галочьи!..

А м у ж и к упал на землю,

как подрезали.

И не слышал он

ни хохота,

ни карканья...

Сам

боярин Троекуров

не побрезговали:

подошли к м у ж и ч к у

и в личность харкнули.

И сказали так боярин:

140

«Будя!

Досыта

посмеялись...

А теперь давай похмуримся...

Батогами его!

Но чтоб — не до смерти...

Чтоб денечка два пожил

да помучился...»

Ой, взлетели батоги

посреди весны!

Вился каждый батожок

в небе

пташкою...

И оттудова —

да поперек спины!

Поперек спины —

да все с о т т я ж к о ю !

Чтобы думал —

знал!

Чтобы впрок —

для всех!

Чтоб вокруг тебя

стало красненько!

Да с размахом —

а-ах!

Чтоб до сердца —

э-эх!

И еще раз —

о-ох!

И — полразика!..

— В землю смотришь, холоп?..

— В землю смотрю...

— Полетать хотел?..

— И теперь хочу...

— А к и птица, говорил?..

— А к и птица, говорю!..

— Ну а дальше как?..

— Непременно взлечу!..

...Мужичонка-лиходей —

рожа в а р е ж к о й , —

одичалых собак

пугая стонами,

141

в ночь промозглую

лежал на Ивановской,

будто черный крест —

руки в стороны.

Посредине государства,

затаенного во мгле,

посреди берез и зарослей смородинных,

на заплаканном,

залатанной,

загадочной Земле

хлеборобов,

храбрецов

и юродивых.

Посреди иконных ликов

и немыслимых личин,

бормотания

и тоски неосознанной,

посреди пиров и пыток,

пьяных песен и лучин

человек лежал ничком

в крови собственной.

Он лежал одни,

н не было

ни звезд, ни облаков.

Он лежал,

широко глаза открывши...

И спина его горела

не от царских батогов,—

прорастали крылья в ней.

Крылья.

К р ы л ы ш к и .

Ш А Г И

Скоро полночь.

Грохочут шаги в тишине...

О т р а ж а я с ь от каменных стен и веков,

эхо памяти

медленно плещет во мне...

Двести десять шагов,

двести десять шагов...

Через все, что мы вынесли,

превозмогли,—

двести десять шагов непростого пути...

142

Вся история нашей живучей Земли —

предисловие

к этим

двумстам десяти!..

Двести десять шагов,

двести десять шагов.

МИМО Д О Л Г О Й ,

бессонной

кремлевской стены.

Сквозь безмолвье

ушедших в легенду

полков

и большую усталость

последней войны...

П а м я т ь , намять,

за собою позови

в те далекие,

промчавшиеся дни.

Ты друзей моих ушедших о ж и в и ,

а друзьям ж и в у щ и м

молодость верни.

Память, память,

ты же можешь!

Ты должна

на мгновенье эти стрелки повернуть.

Я хочу не просто вспомнить имена.

Я хочу своим друзьям

в глаза взглянуть.

Посмотреть в глаза

и глаз не отвести.

Уставать,

шагать

и снова уставать...

Д а й мне волн

до конца тебя нести.

Д а й мне силы

ничего на забывать.

Т Р У Д

П о к а

пространств

в

е

к р у ж и т с я планета,

на ней,

143

пропахшей солнцем.

никогда

не будет дня,

чтоб не было

рассвета.

не будет дня,

чтоб не было

труда!..

Т а к было

в нашей жизни быстротечной:

пришел,

в победном реве

медных труб,

взамен войны —

Великой и Отечественной —

Великий

и Отечественный

труд!..

Вся жизнь

к а к будто начиналась снова

в бессонной чехарде ночей и дней.

И это было легче не намного,

чем на войне.

А иногда — трудней...

Великий труд,

когда забот по горло.

Огромный труд

всему наперекор...

Работа шла

не просто для прокорма.

А в общем-то

к а к о й там был

прокорм!

К у с о к сырого

глинистого хлеба.

Вода из безымянного ручья.

И печи обгорелые — до неба

торчащие

над призраком жилья.

Такая память нас везде догонит.

Не веришь, так пойди перепроверь:

два дома неразрушенных —

на город!

Один м у ж и к —

на восемь деревень!..

144

Расскажешь ли,

к а к , отпахав,

отсеяв,

споткнулись мы

о новую беду

и к а к слезами

поливали землю

в том —

выжженном —

сорок шестом

году!

Как мышцы затвердевшие немели

и отдыха не виделось вдали...

М ы выдержали.

Сдюжили.

Сумели.

В который раз

себя превозмогли...

Свою страну, свою судьбу врачуя,

мы

не копили силы про запас.

И не спасло нас

никакое чудо.

А что спасло?

Да только он и спас —

Великий и Отечественный.

Только!

Помноженный на тысячи.

Один...

П у с т ь медленно,

пусть невозможно долго,

но праздник наш поднялся из руин!

Поднялся праздник

и расправил плечи.

Разросся, подпирая облака...

Что ж,

завтра будет проще?

Будет легче?

Наоборот:

сложней наверняка!..

У ж е сейчас —

совсем не для забавы —

6 844

145

заводим мы незряшный разговор:

К а к а я магистраль

нас ждет

за БАМом?

Где он лежит —

грядущий Самотлор?..

...Распахнуты сердца.

Открыты лица.

Тайга стоит

у ж е в заре по грудь.

Стартует утро.

Царствует и длится

Великий труд.

Отечественный труд!