Выбор и перемены (ЛП)

— Там всё было написано чёрным по белому. Никаких наркотиков или алкоголя в организме. Никаких следов торможения. Никаких нарушений правил. Официальная причина смерти: не установлена. Не официальная: суицид.

Не поворачиваясь лицом к Бо, Эрик спросил:

— Ты знаешь, почему она это сделала? У неё была депрессия или...?

— Я такого не помню. Я однажды пытался спросить у отца, но он отказался об этом говорить, а когда я надавил... Давай просто скажем, что тот факт, что после этого я неделю не мог сидеть, убедил меня никогда больше не задавать вопросов.

Эрик кивнул, но всё равно не поворачивался, и что-то в положении его плеч было каким-то... не таким.

Спустя мгновение Бо подошёл туда, где он стоял, но Эрик не разворачивался к нему лицом, а когда он накрыл ладонью его руку и попытался его развернуть, Эрик устоял.

— Что такое? — спросил у него Бо.

— Ничего.

Бо снова попытался развернуть его, на это раз чуть более настойчиво, и Эрик снова воспротивился, даже сделал шаг назад от него.

Знак «не приближаться» был ясным как день.

Не уверенный, что происходит, Бо перестал пытаться к нему прикоснуться, но не мог не спросить:

— Эрик, что случилось?

— Ничего не случилось. Я просто сожалею, что ты потерял свою мать, вот и всё.

Слова были достаточно чёткими, но его голос звучал странно. Приглушённо. Бо совсем запутался. Затем его осенила сумасшедшая мысль.

— Ты плачешь? — спросил он.

— Да, — коротко ответил Эрик.

— Почему?

— Я тебе сказал: я сожалею, что ты потерял свою мать. А теперь ты можешь дать мне минутку, пожалуйста?

Бо был серьёзно сбит с толку.

— Почему ты плачешь из-за моей мамы? Ты ведь не был с ней знаком.

— Знаю.

— Тогда почему плачешь?

— Потому что со мной такое бывает, ладно? — произнёс Эрик, его терпение явно было натянутым. — Я плачу. Плачу из-за всего. Плачу из-за реклам о спасении детей. Плачу из-за открыток «Холмарк». Плачу из-за каждой чёртовой вещи. А теперь, почему тебе просто не пойти в душ или ещё куда-нибудь и оставить меня одного?

Вместо того, чтобы пойти в ванную, Бо сделал ещё один шаг к Эрику, но Эрик в ответ сделал шаг прочь. Бо попытался его обойти, но Эрик снова отвернулся — будто между ними происходил какой-то зловещий ритуальный танец.

Теряя терпение, Бо положил руку ему на плечо, чтобы удержать на месте, а когда Эрик попытался дёрнуться, он сжал руку крепче и слегка встряхнул его.

— Прекрати, — скомандовал он.

— Я пытаюсь, придурок!

Теперь Бо действительно слышал в голосе Эрика слёзы.

— Нет, я имею в виду: прекрати от меня прятаться. Мне плевать, что ты плачешь. На самом деле, я думаю, это отчасти мило.

Эрик напал на него.

— О да? Что ж, попробуй быть единственный мальчиком в седьмом классе, который плачет, когда умирает хомячок, и посмотрим, как тогда будет мило. Вот тебе и посмешище класса, и не в лучшем смысле.

Не зная, что ещё сделать, Бо послушал своё нутро и обвил Эрика руками, притягивая его в объятия. К его везению, Эрик не сопротивлялся, но и не расслабился.

Надеясь облегчить какое-то напряжение, Бо произнёс:

— Знаешь, даже если по моей квартире не видно, я уже не в седьмом классе. А это значит, что я не буду дразнить тебя из-за слёз. Особенно из-за такого повода. Грустно, когда кто-то так с собой поступает. Не говоря уже о том, как это повлияло на всех нас.

— Но дело как раз в этом, — натянуто произнёс Эрик. — Это твоё горе, не моё. Так что это я должен тебя успокаивать, а не наоборот.

— Меня не нужно успокаивать. Я уже давно преодолел её поступок.

Эрик издал звук, который мог быть смехом.

— Ага, ну а я ставлю сорок тысяч долларов студенческого кредита на то, что никто никогда не может преодолеть потерю матери. Особенно таким образом.

— Ладно. Ну не преодолел я это, — признался Бо. — Но мне пришлось научиться с этим жить. И мне жаль, что я так резко тебя с этим столкнул. Наверное, надо было быть немного тактичнее.

— Это не важно, — сказал Эрик, и его голос звучал более нормально, по крайней мере, для Бо. — Рано или поздно это бы произошло. Но в защиту всех мужчин-геев я должен тебе сказать, что эти «слёзы по любому поводу» не из-за того, что я гей, а из-за того, что я это я. И прости, что я стал защищаться. Просто... ты не поверишь, сколько дерьма я вытерпел за все годы.

Может, Бо не мог знать. Но мог представить.

— Уверен, это было тяжело — тогда. Но я готов поспорить, что когда-нибудь это пригодится с твоими пациентами, такого рода сочувствие.

— Странно, но я не делаю это в клинической ситуации. И это хорошо. Потому что когда я работаю, я должен помогать человеку, а не реветь. Но я не могу это контролировать, когда дело касается кого-то, кто дорог лично мне.

Тело Бо наполнилось вспышкой тепла, не имеющей отношения к похоти.

— Ты мне тоже дорог. Так что, почему бы тебе на минутку не заткнуться и не позволить мне делать то, что я делаю с дорогими мне людьми?

— А это...?

— Я держу их, когда они плачут. Это не из-за того, что я натурал, а из-за того, что я это я, — поддразнил он. — Так что смирись со мной, ладно?

На этот раз смех Эрика звучал искренне.